На главную	К оглавлению

Отдел 2

Глава IX

Отношение Восточнорусской Церкви к другим Церквам и исповеданиям

I

Восточнорусской Церкви, или Московской митрополии, с самого начала настоящего периода суждено было занять особенное положение в кругу других православных Церквей, и это не потому, что она сделалась фактически независимою и одною из автокефальных, даже первою после Иерусалимского патриархата, а вследствие внешних обстоятельств. С падением Константинополя Греческая империя пала окончательно, пали за нею и югославянские царства. И все православные Церкви, восточные и югославянские, подверглись владычеству злейших врагов христианства - магометан и всякого рода притеснениям, лишениям и бедствиям. Одна Церковь Русская оставалась сравнительно благоденствующею. Россия не только успела свергнуть с себя монгольское иго и искоренить внутреннюю свою язву - удельную систему, но с каждым новым царствованием более и более укреплялась, расширялась и возвышалась. А государь русский был единственный вполне самостоятельный православный государь во всем мире. Очень естественно, если на Россию, на Церковь Русскую, на русского государя устремлялись теперь взоры всех православных, бедствовавших под иноверным игом, с мольбою и надеждою на помощь и если, с другой стороны, сыны Русской Церкви считали себя как бы обязанными по чувству христианской любви, а также по чувству уважения и благодарности к старейшим Церквам Востока делать для страждущих своих по вере братьев все, что было возможно. Правда, в начале периода в России усомнились было в самом православии греков и даже открыто высказывалась мысль, как известно из псковских споров об аллилуйе, что греки на Флорентийском Соборе "к своей погибели от истины свернулися", что "развращенным грековом" верить не должно, что и в первосвятительской Церкви Цареградской "мерзость и запустение", а в начале XVI в. была в ходу и другая мысль, против которой счел нужным писать Максим Грек, будто самые святые места Востока осквернились от долговременного пребывания под властию неверных и будто потому не должно принимать поставления ни на митрополию, ни вообще на владычество от Цареградского патриарха как живущего "во области безбожных турков поганаго царя" (Максим. Соч. 3. 153, 156). Но обе эти мысли как неосновательные скоро были забыты и не препятствовали русским относиться к грекам как к своим единоверцам. Случалось и теперь, как прежде, что русские предпринимали путешествия в Царьград, Иерусалим и другие святые места собственно для поклонения святыне или на Афон для изучения монашеской жизни. Случалось, что и к нам приходили оттуда такие лица, как серб Пахомий Логофет и Максим Грек, которые много потрудились для нашей Церкви. Случалось, что какой-либо первосвятитель Востока присылал нашему первосвятителю в духе братской любви приветствие, благожелания и благословение всей его пастве (А. и. № 89). Но подобные сношения между русскими и между греками и южными славянами были теперь крайне редки. А главные и постоянные сношения их состояли именно в том, что страдавшие под иноверным игом православные обращались к России с своими просьбами, а сыны Русской Церкви простирали братьям-страдальцам руку помощи.

Мы уже знаем, что еще при великом князе Василии Васильевиче первый по падении Царяграда тамошний патриарх Геннадий присылал к нашему митрополиту Ионе свою грамоту и что Иона посылал ему материальное пособие, какое мог, и обещал посылать и впредь, а великий князь отправил к патриарху и своего посла Ивана Владимировича и затем еще два раза посылал кирилло-белозерского игумена Кассиана. И как целию этих посольств было исходатайствовать у Цареградского и прочих патриархов грамоту на независимое поставление нашего митрополита в России и самостоятельное управление им своею митрополиею, то очень естественно предположить, что и самые дары нашего князя патриархам были очень нескудны. Тогда же, по всей вероятности, получил свое начало и тот обычай, по которому русские государи в продолжение настоящего периода высылали Цареградскому патриарху ежегодную дань, или жалованье, простиравшееся к концу XVI в. до пятисот золотых. Кроме этого, через год по падении Царяграда мы видим у себя какого-то цареградского, т. е. прибывшего из Царяграда (не от самого ли патриарха?), митрополита Игнатия, который целый месяц собирал пожертвования в Пскове и затем переехал в Новгород, и еще какого-то грека Димитрия, о котором сам митрополит Иона сделал следующее воззвание ко всем князьям, архиепископам и епископам, боярам и воеводам и всем вообще православным: "Дети мои, этот человек, христианин православный, по имени Димитрий, грек, пришел к нам от великого православия, из царствующего Константинаграда и поведал нам, что попущением Божиим грех ради наших тот великий Константиноград взяли безбожные турки, святые Божии церкви и монастыри разорили, святые мощи сожгли, старцев и стариц, иноков и инокинь и всех греков многолетних предали мечу и огню, а юных и молодых отвели в плен. Тогда же и он, грек Димитрий, с женою и чадами немилостиво отведен был и имение его, говорит, все взято, так что ему нечем себя, жены и детей выкупить из горького пленения. Положа упование на великое Божие человеколюбие и слыша о великой вашей вере к Богу, он пришел просить милостыни, чтобы выкупить себя и семью из плена. И я благословляю вас, своих детей, что кому Бог положит на сердце, ради спасения ваших душ подайте ему милостыню, помня слово Самого Христа: Блажении милостивии, яко тии помилована будут..." и пр. Если выражение митрополита Ионы понимать так, что грек Димитрий поведал ему первый о взятии Царяграда турками, то надобно допустить, что этот грек пришел к нам несколько прежде и цареградского митрополита Игнатия и грамоты Цареградского патриарха Геннадия. Можно думать, что отправлял наш великий князь Василий Васильевич свою милостыню и в Иерусалим: иначе трудно понять, по какому поводу Иерусалимский патриарх Иоаким прислал ему "прощеную" грамоту, в которой, похваляя его православие, благочестие и покорность Церкви, преподал ему разрешение от всех его грехов, вольных и невольных.

В княжение Ивана Васильевича III этот Иерусалимский патриарх Иоаким сам уже обращался к России за помощию. В Иерусалиме случилось страшное землетрясение, от которого многие мечети сарацинские совершенно рассыпались, а славный христианский храм Воскресения Христова расселся сверху донизу, и купол его упал. Тогда сарацины хотели отнять у христиан этот храм и обратить в мечеть, и патриарх едва мог умолить египетского султана, чтобы не отнимал церкви и не обращал ее в мечеть. Султан потребовал за то десять тысяч венецианских золотых, но наконец согласился уступить, когда патриарх обязался выплатить ему шесть тысяч золотых, отдал под залог все церковные сосуды и представил восемнадцать надежных поручителей из христиан. Приняв на себя такое тяжкое обязательство, глубокий старец-патриарх решился сам отправиться в дальнюю Россию для сбора пожертвований. Но на пути, в Кафе, скончался, успев, однако ж, пред кончиною написать в Россию три грамоты: к великому князю, к митрополиту и ко всем русским. В этих грамотах, сказав о высоком значении святого града Иерусалима для всего христианского мира, о бедствии, постигшем храм Гроба Господня, и о том, что прежде, пока еще поддерживалось христианство в Царьграде, "святому Гробу помогали и Болгарская, и Сербская земля, и Трапезунтская, и иные земли, а ныне все они оскудели от поганых", патриарх продолжает, что вследствие всего этого он и предпринял путешествие в Россию, но что на пути опасно заболел и, не надеясь остаться в живых, посылает вместо себя в Россию своего великого протосинкелла Иосифа, уже нареченного на митрополию Кесарии Филипповой, и в заключение просит русских, чтобы они принимали Иосифа, как бы самого патриарха и подавали ему милостыню на Гроб Господень. Митрополиту Феодосию кроме грамоты патриарх прислал еще письменную доверенность, которою просил и уполномочивал его рукоположить Иосифа во епископа-митрополита Кесарии Филипповой. И наш первосвятитель по благословению и уполномоченности от патриарха действительно рукоположил этого Иосифа в сан епископа-митрополита (4 марта 1464 г.), а вслед за тем написал окружное послание, в котором, повторив все изложенное в грамотах патриарха, убеждал и умолял своих духовных чад, чтобы они "безбоязненно, с верою и любовию подавали милостыню Иосифу, митрополиту Кесарийскому, каждый сколько хочет, по силе своей на искупление Христова Гроба и на созидание святой матери Церквей - Сиона, отколе воссияла Радость и Свет - Христос". Послание имело успех, и Иосиф "пойде назад, много собрав милостын", но только будто бы "не дойде своея земли", так что неизвестно, достигла ли собранная им милостыня своей цели.

В 1497 г. к великому князю Ивану Васильевичу приходили милостыни ради с святой горы Афонской игумен Паисий и три старца Пантелеимонова монастыря, и князь пожаловал им довольно милостыни и с ними послал милостыню и в иные афонские монастыри, ибо "тот монастырь св. Пантелеимона,- прибавляет летопись,- из старины бяше строение прежних великих князей русских от великаго Владимера". Иван III согласился даже принять на себя имя ктитора этой обители, вследствие чего в ней устроена была ктиторская чаша его имени, из которой, по существовавшему обычаю, пила за трапезой вся братия за его здоровье, пока он был жив, а потом на память ему, когда он скончался. Около того же времени приходил в Россию и из другого афонского монастыря по имени Ксиропотамона от лица игумена и всей братии старец Герасим просить милостыни "на прокормление и на подможение" той честной обители, ограбленной турками. Великий князь наделил и этого старца и отпустил в Святую гору, но на пути он был ограблен и взят в плен татарами, потом продан в Астрахань, из Астрахани - в Казань, откуда выкупили его русские и привезли в Москву. Здесь митрополит Симон (1495-1505) принял в нем живое участие и написал окружное послание, в котором, изложив все случившееся с этим старцем, призывал сынов России подавать старцу милостыню как на содержание его обители, так и на уплату тем, которые выкупили его из плена. Присылал, хотя неизвестно в каком году, и Белградский митрополит из Сербии двух старцев, Анастасия и Иоанникия, с просьбою о милостыни, и Иван Васильевич не только принял их милостиво и одарил, но еще пожаловал им от себя грамоту, чтобы и впредь, когда захочет, Сербский митрополит мог присылать с нею в Россию за сбором милостыни.

В княжение Василия Ивановича эти же самые старцы действительно еще два раза приходили в Россию, сперва от митрополита Григория, потом (в 1509 г.) от преемника его Феофана. Рассказав новому государю, что сделал для них его отец, они просили Василия Ивановича, чтобы и он оказал милость белградской митрополичьей обители, принял на себя звание ее ктитора и выдал им новую грамоту на проезд в Россию, о чем говорилось также и в грамотах Сербского митрополита и сербского деспота Иоанна, которые они представили нашему великому князю. С этими старцами в 1509 г. прибыли из Сербии еще два старца: Евгений - от вдовы сербского деспота Стефана инокини Ангелины, просившей пособия на построение новой церкви и Иоанникий - от Преображенского Сысоева монастыря в Кучайне. Великий князь благосклонно принял все просьбы и послал Белградскому митрополиту Феофану, извещая его и о прежней своей милостыне его предместнику Григорию, три сорока соболей, три тысячи белок, новую грамоту на проезд его иноков в Россию и серебряный ктиторский ковш, или чашу, для известного употребления в обители; вдове бывшего деспота Ангелине - четыре сорока соболей и четыре тысячи белок; Преображенскому Сысоеву монастырю на горе Кучайне - сорок соболей и триста белок. Гораздо чаще обращались к нам за помощию афонские иноки. В 1507 г. приходили от всей горы Афонской из Пантелеимонова монастыря архидиакон Пахомий и монах Иаков и государь послал с ними своему Пантелеимонову монастырю пять сороков соболей, пять тысяч белок и серебряную чару, а на прочие монастыри Афона - сто шестьдесят золотых. Через два года прот Паисий со всеми иноками Афона и игумен пантелеимоновский Савва прислали к Василию Ивановичу благодарственные грамоты за эту милостыню и новые просьбы о вспоможении. Государь и в этот раз отправил Пантелеимонову монастырю пять сороков соболей и пять тысяч белок и проту Паисию такое же количество соболей и белок на все восемнадцать монастырей Афона. В 1515 г. Василий Иванович послал на Афон чрез боярина своего Василия Копыля по завещанию своего отца и матери большую милостыню на тысячу рублей и столько же от себя для раздачи по всем монастырям, да, кроме того, в лавру святого Афанасия и в монастырь Ватопедский - по серебряной чаре, камчатые ризы и пелены к иконам святого Афанасия и Благовещения, и Собору всех монастырей Святой горы - жалованную грамоту на приезд их иноков в Россию для сбора подаяний. Через три года пришли в Москву из Ватопедского монастыря старцы - Максим Грек, Неофит грек да Лаврентий болгарин с грамотами, в которых игумен и братия извещали нашего князя и митрополита о получении милостыни, посланной чрез Копыля, рекомендовали ученого Максима Грека и просили, когда он окончит свое дело, отпустить всех трех старцев назад с милостынею. Вместе с ними пришли и из Пантелеимонова монастыря, который при этом прямо называется в летописях русским, проигумен Савва и еще два брата также с грамотами к государю и митрополиту: здесь игумен и братия просили великого князя, чтобы обновил святой Пантелеимонов монастырь, "свою отчину и дедину", так как алтарь великой церкви расселся и падает и нужно перекрыть всю церковную крышу, а митрополита просили жаловать и миловать монастырь, напоминая, что прежний, почивший митрополит Русский миловал его. Всех этих афонских старцев, равно как и прибывшего за год прежде них из Ксиропотамского монастыря священноинока Исаию Сербина, государь отпустил (1520), кроме Максима Грека, с богатыми дарами и пожаловал не только деньгами, но и иконами, и одеждами, и другими потребными вещами. Вообще же, пожертвования из России на Афон во дни великого князя Василия Ивановича были так часты и значительны, что в 1525 г. иноки всех обителей Святой горы, скитяне и киновляне, благодарили чад Русской Церкви "за подаяние им, нищим, в откуп бусурманскому царю во вся лета тысящу тысящ, и за сосуды златы и серебрени, и воздуси, украшени драгим камыщем и бисером, и ризное церковное служение, и оклади образом" и говорили: "Аще бы не великий государь в подмогу давал нам, своим богомольцам, и в потребу своего благочестия и только бы не его государское жалованье было великое к нам во св. обители, то во Святей бы горе во обителех мало иноков жития их бывало, понеже вси бы изгнани были от нечестивых турок по повелению нечестиваго бусурманскаго царя".

Бывали при великом князе Василии Ивановиче пожертвования из России и патриаршему престолу в Царьграде. По смерти бывшего патриарха Симеона (в 1490 г.) турки не только взяли имущество его в казну султана, но и похитили множество богато украшенных церковных книг, икон, кандильниц и прочей утвари, всего на 180000 астров. Вследствие этого один из преемников Симеона, патриарх Пахомий, обратился в Россию за доброхотными подаяниями и получил щедрую милостыню, особенно от Тверского епископа Нила (1509-1521), который выслал ему, кроме ценных икон, риз, стихарей и других вещей церковных, шитых золотом и жемчугом, 45 соболей, 740 горностаев, соболью шубу под бархатом, 19 шуб беличьих, 2000 белок деланных, 440 хомяков, немецкие часы с звоном, ковш и две чары серебряные, множество гребней, ножей, рыбьего зуба, шапок лисьих, серебряных пуговиц и пр. Преемник Пахомия Феолипт присылал в 1518 г. от себя в Россию митрополита Григория, который пробыл у нас полтора года и повез патриарху от государя "милостыню довольну", а также и от митрополита Варлаама, к которому привез грамоту от патриарха, святого мира и частицы мощей. В том же году приезжал к Василию Ивановичу старец и с отдаленного Синая по имени Климент и привез грамоту от своего игумена Даниила, в которой изображались крайние притеснения Синайской обители от безбожных агарян, и великий князь послал этой обители милостыню на шестьсот золотых соболями, белками, лисицами, рыбьим зубом и другими вещами. В 1533 г. обратился к нашему государю с просительною грамотою и Александрийский патриарх Иоаким, изображая в ней бедствия своей Церкви под владычеством неверных, и прислал в Россию трех старцев за милостынею, но не знаем, застали ли они в живых Василия Ивановича, скончавшегося в конце этого года.

В царствование Ивана Васильевича IV пособия восточным христианам из России еще умножились и увеличились. Он помогал всем четырем патриархам. "Мы много раз,- писал к нему в 1556 г. Цареградский патриарх Дионисий,- обращались к твоему царству о благодатной милостыни, и ты не только тогда, но и всегда присылаешь к нам свою милостыню и помощь. Ныне же мы находимся в тесноте: монастырь наш вместе с великою церковию огражден только досками и в разорении: не имеем ни келий, ни даже масла деревянного для лампад". И царь с честью принимал патриаршего посла митрополита Кизического и Евгрипского Иоасафа и послал чрез него (в генваре 1557 г.) преемнику Дионисия, вскоре за тем скончавшегося, Иоасафу II на сооружение ограды и на церковные потребы соболями на 2000 золотых, а брат царя Юрий от себя - на 200 рублей, митрополит Макарий - 100 рублей, и князь Владимир Андреевич - 100 рублей. Да тут же послал царь и помянник всех своих предков, князей и княгинь русских, для вписания их в синодик великой цареградской церкви и отправил суздальского архимандрита Феодорита, чтобы испросить себе у патриарха благословенную грамоту на царство. В следующем году патриарх уведомил государя своею грамотою, что получил его щедрую милостыню, записал имена всех русских князей в синодик великой церкви для поминовения, его же царское имя велел поминать не только в великой церкви, но и во всех епархиях патриархата, как прежде поминались имена греческих царей, и обещал прислать ему чрез своего поверенного благословенную грамоту на царство. А в сентябре 1562 г. известил царя, что на присланные им деньги не только соорудил у себя каменную ограду и новые каменные кельи, но и завел училище, в котором обучаются иноки и миряне всякого возраста грамматике, риторике, пиитике и другим наукам, и действительно прислал обещанную грамоту, подписанную как им самим, патриархом, так и всеми подведомыми ему святителями, которою благословлял нашего государя быть и именоваться царем законным, благочестивейшим и правовенчанным. Иван Васильевич на этот раз (1565) отправил 1300 рублей не одному патриарху, но и для раздачи всем подписавшим благословенную грамоту святителям. К сожалению, милостыня эта не достигла своего назначения, так как приходивший к нам митрополит Кизический и Евгрипский, с которым она была послана, скончался на пути в Грузию и был ограблен. Наконец, преемнику патриарха Иоасафа Митрофану, просившему и царя и митрополита нашего Кирилла о вспомоществовании, первый послал (1571) двести рублей на помин своей царицы Анастасии, и сто рублей на помин своего брата Юрия, да пятьсот рублей на мироварение, которое уже около 50 лет за скудостию не совершалось в Константинополе, а митрополит Кирилл приложил от себя сто рублей также на мироварение. Что касается до прочих патриархов, то, кроме небольшой милостыни в 1550 г. Иерусалимскому (30 рублей самому патриарху и 50 рублей ко Гробу Господню на свечи и ладан), Иван Васильевич отправил ко всем им значительные пожертвования в 1559 г. чрез новгородского софийского архидиакона Геннадия и купца Василия Позднякова. Иерусалимскому Герману послал на четыреста золотых венгерских рухляди и бархатную соболью шубу, да еще на четыреста золотых рухляди в дар Гробу Господню, и на двести золотых для церкви Голгофской; Антиохийскому Иоакиму - на двести золотых рухляди и бархатную соболью шубу; Александрийскому Иоакиму - на тысячу золотых рухляди и бархатную соболью шубу (такая же шуба послана была тогда и Константинопольскому Иоасафу). Вместе с тем послал государь и Синайскому архиепископу Макарию на тысячу золотых рухляди для обновления Синайского монастыря и бархатную шубу и в лавру святого Саввы Освященного игумену Иоасафу - двести рублей денег на монастырское строение. В другой раз послал (1571) чрез купца Семена Барзунова Александрийскому патриарху Сильвестру и Синайскому архиепископу Евгению по полутораста рублей на поминовение своей царицы Анастасии и брата Юрия. А Вифлеемскому митрополиту Иоакиму пожаловал (1582-1584) для обновления храма сперва пятьдесят, потом, когда митрополит сам прибыл в Москву, сто восемь рублей и сорок куниц.

Из афонских монастырей Иван IV наиболее благодетельствовал Пантелеимонову, называвшемуся русским и ктиторией русского государя, и сербской Хиландарской лавре. В 1543 г. он пожаловал первому монастырю грамоту, в которой приказывал не только давать его старцам свободный проезд по России и не брать с них на пути никаких пошлин, но и доставлять им корм и подводы. По этой-то, конечно, грамоте приходили к нам в 1547 г. из Пантелеимонова монастыря строитель Савва и три другие брата просить милостыню "на прокормление, вспоможение и искупление" своей обители, и, после того как государь "почтил их и удовлетворил" из собственной казны, митрополит Макарий написал еще окружное воззвание ко всем сынам Русской Церкви, приглашая их жертвовать по мере сил на ту же обитель. В 1550 г., извещая государя о полученной от него милостыне, братия обители извещали также, что на деньги, присланные его покойным отцом, они построили лишь половину монастырской ограды, а другая половина рассыпалась, что монастырь задолжал 600 рублей и терпит насилия не только от турок, но и от греков, отнявших у него многие его земли, и умоляли вновь пособить им и написать о них турецкому султану. Иван Васильевич не отказал в пособии и действительно написал турецкому султану, прося Пантелеимонову монастырю "защищения и облегчения дани". В 1554 г. царь приказал выдать старцу этого монастыря Евфимию грамоту на беспрепятственное путешествие по России для сбора пожертвований, а в 1571 г. чрез купца Барзунова послал в этот монастырь двести рублей по царице своей Анастасии, сто пятьдесят по брате Юрии и серебряную чашу по царице Марии.

Не менее, если даже не более, участия принимал царь в судьбе сербской Хиландарской лавры. В 1550 г. прибыл из нее в Москву игумен Паисий с грамотою к царю ото всех своих братий, в которой они горько жаловались на бедственное положение своей обители и притеснения не только от турок, но и от греческих монастырей. "Ныне,- писали старцы,- монастырь наш обветшал и кельи все порушились; церковные сосуды, златые и серебряные, честные кресты, святые Евангелия, кадильницы, рипиды и иная церковная утварь заложены у турок и жидов за полторы тысячи рублей, а помощи монастырю ниоткуда нет... Плачемся тебе, царю и государю, умилосердись, пошли до турецкого султана свое царское слово, чтобы не брал с нас дани и пошлин и велел возвратить нам пашни, которые отняли у нас греки; они богаты и дают туркам великие посулы, отнимая у наших монастырей пашни, а нам нечего давать туркам... Ныне наши монастыри словенского языка в Греческой земле пребывают в чуждостранствии, и мы алчем, и жаждем, и наготуем без своих царей и ктиторов у безбожных агарян. Сотвори милость с нами". Государь немедленно послал (1551) свое ходатайство турецкому султану и о Хиландарском монастыре. Затем (1554-1556) выдал монастырю жалованную грамоту на свободный приезд его старцев в Россию за милостынею; принял монастырь и всех его иноков под свое особое покровительство, выражаясь в своей грамоте: "Хотя они и не под нашим обретаются начальством, но, видя их скорбь, и утеснение, и смиренное припадание к нашему царству, мы приняли их во имя государства нашего для вспоможения и пропитания их во всяких бедах",- пожаловал монастырю в Москве подворье со всеми потребными хоромами, в новом городе Китае, по правую сторону Богоявленского монастыря, и позволил трем его старцам собирать милостыню в Новгороде и по всем новгородским монастырям. В 1557 г. послал в монастырь чрез этих старцев триста рублей и богатую завесу к царским вратам, шитую золотом и унизанную жемчугом, причем также послали от себя: царевич Иван - серебряную позолоченную панагию и князь Юрий Васильевич - пятьдесят рублей деньгами. В 1559 г. послал архимандриту монастыря Прохору чрез новгородского софийского архидиакона Геннадия еще триста рублей. В 1571 г. пожаловал этому же архимандриту Прохору, находившемуся в Москве, пятьсот рублей на помин царицы Анастасии и послал в монастырь чрез купца Барзунова еще сто пять рублей на поминовение брата Юрия. А около 1580 г. послал архимандриту монастыря Феодосию сто двадцать рублей. Надобно заметить, что в 1571 г., кроме монастырей Хиландарского и Пантелеимонова, государь послал чрез купца Барзунова и к проту и всему Собору Святой горы семьсот рублей по царице и четыреста рублей по брате для раздачи всем прочим монастырям Афона.

Последняя и самая значительная милостыня на Восток от царя Ивана Васильевича была милостыня по убитом им сыне царевиче Иване. С нею он отправил в 1582 г. разом два посольства: Трифона Коробейникова с товарищами в Царьград, Антиохию, Александрию, Иерусалим, на Синайскую гору и в Египет и Ивана Мешенина с товарищами в Царьград и во Святую гору. Сколько послано было с Коробейниковым - неизвестно, замечено только, что к одной великомученице Екатерине на Синайской горе назначено было пятьсот рублей. А от Ивана Мешенина сохранился подробный отчет о розданной им милостыне, из которого видно, что Цареградскому патриарху Иеремии доставлено шестьсот рублей и сорок соболей; по монастырям в Царьграде и в окрестностях его и нищим роздано тысячу рублей; на Афоне Ватопедскому монастырю дано 820 рублей, Хиландарскому - 700 рублей, Пантелеимонову, находившемуся тогда в запустении,- 500 рублей, а прочим монастырям роздано через прота Святой горы 2870 рублей; следовательно, всего 6490 рублей. В сентябре 1583 г. царь послал еще в Царьград и на Афон торгового человека Марка Сампсонова с милостынею по царевиче, хотя и незначительною, и именно: патриарху послал сорок соболей, в Пантелеимонов монастырь - ризу и стихарь, в Хиландарский - полное облачение и в то же время велел отпустить милостыню по душе царевича в два монастыря Сербской земли - Троицкий и Вознесенский чрез находившихся в Москве старцев их по двадцати рублей. Всего послано было царем на Восток милостыни по царевиче Иване, как слышали современники-иностранцы, до 10000 рублей и даже гораздо более.

Царь Федор Иванович успел показать еще в первые пять лет своего царствования, до учреждения патриаршества в России, свою щедрость восточным христианам. Немедленно по вступлении на престол (1584) он послал в Царьград с милостынею по скончавшемся отце своем Бориса Благова, который доставил самому патриарху Феоклиту сорок соболей и шестьсот рублей деньгами да раздал по монастырям цареградским двести девяносто рублей и нищим шестьдесят рублей. Когда Благой возвратился и привез государю грамоты патриархов Цареградского Феоклита, Александрийского Сильвестра и Иерусалимского Софрония, а от Цареградского вместе с царским послом пришли в Москву еще два иерерха - архиепископ Елассонский Арсений и епископ Дирахийский Паисий, тогда Федор Иванович пожаловал этим иерархам 475 рублей и послал (к концу 1585 г.) патриарху Цареградскому двести рублей; архиепископу Синайскому в патриархате Александрийском - 850 рублей и еще пятьдесят четыре рубля на два неугасаемые кандила: одно - у Неопалимой Купины, другое - над мощами великомученицы Екатерины и патриарху Иерусалимскому - 900 рублей, с тем чтобы он раздал милостынные деньги на все церкви и монастыри своей патриархии да восемьдесят два рубля на два неугасаемые кандила у Гроба Господня и одно на Голгофе. Патриарх Антиохийский Иоаким, не получивший милостыни, прибыл (1586) сам в Москву, и здесь принят был с великою честию, и получил от государя после первой у него трапезы двести рублей и разные другие подарки, а пред отъездом своим - два портища бархата и венецианского атласа, камку, сорок соболей, серебряную чару в двадцать пять рублей и деньгами сорок рублей да от Троице-Сергиева монастыря - три образа в окладе, сорок соболей, камку бобровую, серебряную чару и сорок рублей деньгами. С патриархом отпустил государь подьячего Михаила Огаркова: он повез вместе с царскими грамотами Цареградскому патриарху 375 рублей дополнительной милостыни по царе Иване Васильевиче для раздачи тем монастырям, к которым прежняя не дошла, да 160 рублей на выкуп одной церкви в Царьграде, которою владели турки, и Александрийскому патриарху триста рублей, соболью шубу под камкою и большую серебряную чару, да на монастыри александрийские сто рублей. На Афон посылал Федор Иванович милостыню по отце своем еще в 1584 г. чрез возвращавшихся тогда из Москвы святогорских старцев и, между прочим, Ватопедскому монастырю послал шестьсот рублей... Затем приходили с Афона из Пантократорова монастыря игумен Роман и из монастырей Иверского, Ксенофского и Никольского старцы (1586), из Зографского - игумен Паисий (1587), из Хиландарского - архимандрит Арсений и из Ватопедского - экклезиарх Григорий (1588), и все возвращались с полученною от царя милостынею. Заметнее стало при Федоре Ивановиче посещение России духовными лицами из Сербской и Болгарской земли. В 1585 г. были в Москве старцы из сербского Вознесенского Милешева монастыря, в котором почивает святой Савва Сербский, и из сербского Благовещенского монастыря на реке Папароте, и в первый монастырь царь пожаловал 275 рублей и полное облачение, а в последний - сто двадцать рублей. Не успели еще выехать из Москвы эти старцы, как прибыл в нее сам верховный их архипастырь, титуловавший себя архиепископом Охриды и всея Болгарския и Сербския земли, по имени Гавриил вместе с митрополитом Гревенским Софронием и многочисленною свитою и, получив от государя щедрые дары, возвратился в свою землю. После него к нам приходили в 1586 г. из Болгарской земли от Благовещенского монастыря митрополит Виссарион Колоссейский, от великой горы Соговицы - игумен Гервасий да от монастыря Архангельского - священник Стефан, а в 1587 г.- митрополит Авлонский Феофан с грамотами от болгарского Охридского архиепископа Феодула, сербский епископ Григорий из города Софии и старцы из двух сербских монастырей, Аккольского и Милешева Вознесенского, и из Селуни от монастыря святого Николая, и все, наделенные милостями государя, отпущены были в свои страны.

Вообще число лиц, стремившихся в Россию с Востока и из югославянских земель с просьбами о помощи постепенно увеличивалось, и при Федоре Ивановиче дошло до того, что некоторых по воле правительства даже не пропускали в Россию, а на границе, наделив от имени царя милостынею, отправляли назад. Все приходившие обыкновенно представляли грамоты то от святителей, то от своих монастырей. Но случались и обманщики с подложными грамотами, как обнаруживалось впоследствии, впрочем, известен лишь один такого рода случай. Многие просители довольствовались теми милостями, какие получали из рук великого князя, но другие предпринимали еще странствования по России для сбора доброхотных подаяний. Обращаясь к нашему государю за помощию и дарами, некоторые святители и монастыри присылали или подносили и ему от себя поминки: то иконы, то мощи святых. Так, царю Ивану Васильевичу Кизический митрополит Иоасаф привез от Константинопольского патриарха Дионисия мощи святого апостола Варнавы и святых мучеников Георгия и Пантелеимона; Вифлеемский митрополит Иоаким представил от себя руку святого мученика Елевферия, а старцы Хиландарского монастыря поднесли в первый раз обложенные серебром иконы святого Саввы и Симеона Сербских, крест с Животворящим Древом внутри, который носил на себе святой царь-инок Савва, и мощи великомученика Стефана, в другой раз - мозаический на серебре образ архангела Михаила и мощи святого исповедника Анфима. Царю Федору Ивановичу прислали патриархи: Цареградский Феолипт - часть от главы святого Лазаря и мощи святых мучениц Соломонии, Параскевы и Евдокии; Александрийский Сильвестр - икону Пресвятой Троицы, обложенную золотом, на золотой цепи для ношения на груди; Иерусалимский Софроний - чудную панагию с изображением Успения Пресвятой Богородицы, также для ношения на груди; патриарх Антиохийский принес в дар мощи святого апостола Анании и Игнатия Богоносца, мучеников Георгия, Киприана и Иустинии; сербский епископ Григорий также принес руку от мощей святого Григория Декаполита, и присланы были от монастырей Пантократорова афонского мощи святого великомученика Феодора Стратилата, обложенные серебром; Зографского афонского - мощи преподобного Михаила Синадского и мученика Пигасия да две иконы Богоматери и великомученика Георгия с мощами; Аккольского сербского - образ великомученика Георгия и часть мощей мученика Георгия Нового и пр. Достойно замечания, что, пользуясь своими сношениями с Цареградским патриархом, наши государи посылали к нему по временам молодых людей для изучения греческого языка. Например, в 1551 г. Иван Васильевич отправил к патриарху Дионисию "паробка" Обрюту Михайлова Грекова и просил патриарха держать его при себе, доколе не научится греческой грамоте и языку, а в 1557 г. просил преемника Дионисиева Иоасафа отпустить этого Обрюту, уже научившегося греческому языку, в Россию. В 1583 г. тот же государь послал в Царьград тридцать рублей на двух "ребят", обучавшихся там греческой грамоте при патриархе, а последнего просил пристальнее смотреть за ними, так как патриарх, находя их слишком взрослыми для изучения грамоты, выразил опасение, чтобы они не убежали к туркам. В 1585 г. находился в Царьграде еще один ученик из России - Грязнуша Ушаков, о котором в следующем году Федор Иванович писал к патриарху, чтобы отпустил его в отечество, если он уже достаточно научен греческой грамоте, а если еще нет, то велел бы ему пристальнее доучиться и тем показать любовь к своему царю-государю.

II

Отношения наши к Римской Церкви сохраняли свой прежний характер. На латинян у нас смотрели как на отступников от истинной веры, раскольников и еретиков не только простой народ, но и люди ученые, каков был Максим Грек и сами святители. Латинянам приписывали множество ересей, даже и таких, в которых они вовсе неповинны и которые не заслуживают имени ереси: припомним хоть слова Стоглавого Собора, будто латиняне четверят Святую Троицу и будто брадобритие, трегубая аллилуйя, троеперстие для крестного знамения суть латинские ереси. Кроме того что переписывались еще и употреблялись у нас все сочинения против латинян, появившиеся у нас в прежние времена, теперь появлялись у нас в переводах с греческого и вновь составлялись и некоторые другие сочинения такого же рода, в которых не было латинянам никакой пощады. Самое крещение их чрез обливание считалось недействительным, и потому латинян, если они принимали православие, крестили вновь, хотя случаи такого обращения их к православию были весьма редки. Храмы латинян не хотели у нас даже называть храмами или церквами, а называли божницами в отличие от своих, православных, церквей и храмов. Все обряды Римской Церкви порицали и осмеивали, а от икон, в ней употреблявшихся, отвращались, так что русские послы, ездившие к иностранным дворам, всегда возили с собою свои иконы, и однажды, когда в Ариниме префект города предложил нашим послам помещение в своем доме, они выбросили иконы хозяина из комнаты, которую занимали, и на место их поставили свои образа. Исповедников римской веры, приходивших к нам,- художников, ремесленников и других охотно принимали у нас на жительство и предоставляли им держаться своей веры без всякого стеснения, но не дозволяли им иметь свои храмы, не дозволяли входить и в русские храмы. В торжественных случаях государь приглашал иногда иностранных послов-латинян присутствовать при нашем богослужении, но в другое время сам же советовал послам не входить в русскую церковь, чтобы не подвергнуться нареканию от православных. Наши архиереи продолжали повторять пред рукоположением своим и тот обет, что они не позволят никогда в своих епархиях никому из православных ни брачного сочетания, ни кумовства, ни братства как с армянами, так и с латинами (А. 9. 1. С. 471). Эта отчужденность от латинян, эта неприязнь к ним, переданная нам греками и воспитанная историческими обстоятельствами, простиралась до того, что самое имя католика было ненавистно русским, и если кто из них желал другому зла, то говорил: "Чтоб тебе сделаться латинянином!", а в летописях наших и других сочинениях встречаются даже выражения "поганая латына", "безбожная латына", "проклятая латына" и подобные. При таком отношении русских к римскому католичеству легко понять, чем должны были оканчиваться все попытки пап и папистов привлечь русских к своему исповеданию. А эти попытки продолжались, хотя и не непрерывно, во весь настоящий период.

Известно, как поступил папа, когда ему не удалось ввести в Россию Флорентийскую унию чрез митрополита Исидора. Папа решил с своими клевретами, по крайней мере, отторгнуть от Русской Церкви те девять епархий, которые находились во владениях литовско-польского короля-латинянина, и подчинить их особому митрополиту, поставленному в Риме, Григорию, ученику Исидорову. Этим дело не кончилось. Король польский несколько раз писал к нашим великим князьям Василию Васильевичу и потом Ивану Васильевичу, чтобы они приняли Григория и в Москву и признали его власть над всею Русскою Церковию. Когда и тут последовала неудача, сам Григорий отправил своего посла в Царьград к патриарху Симону (Симеону Трапезунтскому) с богатыми дарами и с просьбою, чтобы патриарх благословил и утвердил его в звании митрополита и над Московскою митрополиею и послал о том своего посла к русскому государю. Но патриарх, несмотря на свою крайнюю бедность, богатых даров не принял и благословения не дал. Получив об этом известие из Царьграда от Иосифа, митрополита Кесарии Филипповой, поставленного у нас в Москве, и опасаясь, как бы патриарх не поколебался, Иван Васильевич вместе с своим митрополитом Филиппом (1465-1473) и со всем освященным Собором решил патриаршего посла, если он будет послан к нам с благословением Григорию, не впускать в свою землю и самого патриарха того иметь "чужа и отречена" и написал Новгородскому архиепископу Ионе (1470), чтобы и он не принимал ни патриаршего, ни Григориева послов, если они придут в Новгород, не верил патриаршей грамоте и не брал никаких поминков от посла Григориева, а оставался бы верен Московскому митрополиту.

Между тем как все это происходило, в Риме созревали новые замыслы против Русской Церкви. Туда по падении Греческого царства удалился (1460) один из братьев последнего греческого императора Фома Палеолог, деспот морейский, вместе с семейством своим, состоявшим из двух сыновей и дочери по имени Софии. Папа принял царственного пришельца и назначил ему на содержание от себя жалованье, которое по смерти его (1465) продолжал и его малолетним детям, но зато старался воспитать их в духе своей Церкви. Делом заведовал пользовавшийся особым доверием папы Павла II кардинал Виссарион, некогда православный Никейский митрополит, но изменивший отеческой вере во Флоренции, по его-то инструкции дети обязаны были иметь при себе латинских священников, ходить в латинские церкви и вообще навыкать латинским обычаям. Когда София пришла в возраст, папа и Виссарион решились предложить руку ее русскому великому князю Ивану Васильевичу, надеясь достигнуть чрез то разом двух целей: обратить князя и за ним всю Россию к римской вере и привлечь его к участию вместе с другими государями Европы в том крестовом походе, который подготовлял тогда папа, особенно по настояниям Виссариона, чтобы сокрушить могущество турок и восстановить Греческую империю. Виссарион отправил (1469) от себя посла грека Юрия Траханиота с письмом к нашему великому князю и, предлагая ему руку Софии, скрыл от него, как она воспитывалась в Риме, напротив, утверждал, что она православная христианка и уже отказала двум женихам-государям латинской веры. Такое предложение породниться с императорским домом, царствовавшим в Греции, не могло не понравиться нашему государю, и он по совещании с митрополитом, с своею матерью, братьями и боярами послал в Рим принявшего у нас православие монетчика Ивана Фрязина, родом венецианца, сначала чтобы только дать ответ Виссариону и папе, видеть невесту и достать ее портрет, а потом чрез несколько времени (16 генваря 1472 г.) уже за тем, чтобы привезть ее в Россию. Грамота великого князя, которую в последний раз Фрязин представил папе Сиксту IV, была очень коротка: в ней князь только кланялся папе и просил верить его послам. А посол, признавший за лучшее скрывать в Риме свое православие и выдававший себя за латинянина, решился говорить от имени князя, с его ли согласия или самовольно, одну лишь ложь, угодную папе, чтобы достигнуть своей цели, конечно понимая, что если будет говорить правду, то Софию и не отпустят в Россию. Посол уверял, что русский государь не отвергает Флорентийского Собора, ревнует о воссоединении Церквей, питает приверженность к папе как главе Церкви, готов принять от него легата, который исследовал бы на месте обряды русской веры и наставил бы заблуждающихся на путь истины, и также готов принять участие в походе против турок. Папа поверил послу и успокоил кардиналов, сомневавшихся в правоверии нашего государя и народа, дал Софии богатое вено и отпустил ее в Россию со множеством греков, а с нею послал и своего легата Антония со множеством латинян. Но скоро для папы должны были начаться разочарования. Первая изменила ему София. Еще на пути, в Пскове, встреченная торжественно духовенством, она приняла благословение от православных священников, вошла в Троицкий собор, выслушала молебствие, приложилась ко кресту и к чудотворной иконе Богородицы и, заметив, что сопутствовавший ей легат, пред которым несли литое изображение креста, в своей пурпуровой одежде и шапке гордо вступил в церковь, не поклонился пред иконами, даже не перекрестился, велела ему приложиться также к иконе Богородицы. А когда поезд уже приближался к Москве, великий князь, до которого дошли вести, что Антоний для большей важности во всю дорогу ехал с латинским крыжем впереди, начал советоваться, можно ли допустить это и при вступлении легата в Москву. Одни, особенно Иван Фрязин, говорили, что можно и должно из уважения к папе, а другие - что такой чести римской вере никогда не делали в России, сделал было Исидор и сам погиб. Князь обратился к митрополиту, и митрополит дал ответ: "Невозможно так легату не только войти в город Москву, но и приблизиться к ней; если же ты дозволишь это, желая почтить его, то он войдет в одни ворота города, а я, богомолец твой, выйду в другие; любить и честить чужую веру значило бы поругаться своей". Князь немедленно послал к легату, чтобы спрятал свой крыж, и легат принужден был уступить. Вскоре последовала свадьба великого князя (12 ноября 1472 г.). Легат представил ему письмо и дары от папы. Князь принимал легата и прибывших с ним римлян, равно как и греков, с великими почестями. Но когда Антоний заговорил о Флорентийской унии, князь предложил ему побеседовать о том с митрополитом Филиппом. А митрополит нарочно приготовился к этой беседе, "много изучил, от книг словеса емлючи", и призвал еще в помощь себе книжника Никиту Поповича. В продолжение прений с легатом митрополит то говорил сам, то приказывал говорить Никите. Легат, разумеется, делал возражения, защищал свои мысли, но как у нас тогда господствовал обычай в подобных случаях на все требовать "свидетельства от книг", без чего не хотели верить никаким доказательствам, обычай, доселе остающийся в силе у наших раскольников, то и от легата, верно, потребовали таких же свидетельств в подтверждение его слов. Легат отвечал: "Книг со мною нет", и прения окончились ничем. Легата отпустили (26 генваря 1473 г.) из Москвы с богатыми дарами папе, но это едва ли могло утешить последнего, тем более что не состоялся и предполагавшийся поход против турок с участием в нем нашего государя.

Около того же времени, когда в Москве происходили эти мирные прения о вере между представителем папства и православным святителем, в небольшом городке Ливонии, находившейся некогда под властию русских князей, в нашем древнем Юрьеве (Дерпте), совершено ревнителями латинства страшное насилие над православными. Там был Русский конец, т. е. населенный русскими, и в нем издавна существовали две русские церкви: одна - во имя святителя Николая, другая - во имя великомученика Георгия. Не далее как в 1463 г. Юрьевский бискуп, посадники и ратманы вновь заключили в Пскове с великим князем московским договор, которым обязывались давать русскому государю пошлину "по старине" и также "Русский конец и св. церкви держать по старине и по старым граматам, а не обидеть". Между тем в это самое время и начали наиболее обнаруживаться обиды русским в Юрьеве, так что один из русских священников - Иоанн, служивший при церкви святого Николая, нашелся вынужденным удалиться со всем своим семейством в Псков, где, по смерти жены своей приняв монашество с именем Ионы, положил основание Псково-Печерскому монастырю (около 1470 г.). А другой священник, Исидор, решившийся не оставлять своей паствы до конца, вскоре должен был вкусить мученическую смерть. В начале 1472 г., на праздник Богоявления, когда Исидор с своими прихожанами вышел на реку Амовжу (ныне Эмбах) и совершал водосвятие, на них внезапно устремились по приказанию своего бискупа толпы ливонских немцев, схватили священника и до 72 его прихожан, мужей и жен, и повлекли их сначала пред лицо бискупа, а потом в темницу. Очень вероятно, что власти и жители Дерпта если и терпели в своем городе православную церковь, то только под условием, как это делалось иногда и в других городах латинской веры, чтобы православные отправляли свои церковные службы скромно и скрытно, а отнюдь не публично и не торжественно, и что потому-то крестный торжественный ход русских на реку и возбудил в немцах религиозный фанатизм. Кроме того, против Исидора еще прежде сильно вооружен был бискуп, так как ему было донесено, что Исидор при своих религиозных собеседованиях с немцами, с жаром защищая свое исповедание, смело порицал веру латинскую. По заключении Исидора в темницу бискуп послал приглашение к старейшинам города, чтобы они собрались в ратушу. Потребовали в ратушу и Исидора с его прихожанами: здесь их судили и убеждали не упорствовать более в своем православии, сделаться католиками и сознаться, что они несправедливо хулили латинскую веру. Но Исидор и его духовные дети остались непреклонными и все по приговору своих жестоких судей 8 генваря потоплены были в реке Амовже на том самом месте, где ими устроен был иордан для водосвятия. Весною по вскрытии Амовжи, когда спали ее разлившиеся воды, тела страдальцев найдены на берегу ее в трех верстах от Дерпта, все в одном месте, ничем не поврежденные. Проезжие православные купцы некоторых похоронили тут же, а других перевезли в Дерпт и погребли у церкви святого Николая. Через два года (в 1474 г.) юрьевцы снова заключили с великим князем московским договор, в котором статья первая гласила: "Што св. Божии церкви у Юрьеве, у Руском концы, и Руский конец, и то честному бискупу, и посадником юрьевским, и всем юрьевцом держати честно, по старыне и по крестному целованью и не обидети" (А. Запад. Рос. 1. № 69 ). А в 1481 г. при возобновлении этого договора сказано было: "Бискупу Юрьевскому, и посадником, и ратманом юрьевским церкви Божии св. Николы и св. Георгия очистити и Руский конец и села тых церквей очистити по крестному целованью, по старыне" (там же. № 75. С. 97 ).

Не довольствуясь тем, чтобы навязывать свою веру своим малочисленным православным согражданам, юрьевцы желали распространять ее и вне пределов своего города и всей Ливонии. Около 1491 г. серые чернецы (названные серыми по цвету одежды) прислали из Юрьева в Псков Филиппу Петрову, вероятно наместнику Новгородского владыки, грамоту о Флорентийском Соборе, которую Петров заявил наместнику государеву - князю и посадникам. Затем "пришли в Псков из немец,- так доносил владыке Геннадию сам Филипп Петров,- серые чернецы да начали говорить о вере, были у священников, и я был тут же, а к тебе, государь, итти не захотели. И священники много с ними состязались и переспорили их от Божественных Писаний. Чернецы говорили: "Соединил веру наш папа с вашими на Осмом Соборе, да и мы и вы христиане и веруем в Сына Божия". Священники отвечали: "Не у всех вера правая, если вы веруете в Сына Божия, то зачем последуете жидам-богоубийцам, субботствуете, постясь, и приносите в жертву опресноки? Этим вы богопротивно жидовствуете. Еще вы исповедуете: "И в Духа Святаго... от Отца и от Сына исходящаго", и тем вводите два начала в Боге и впадаете в ересь Македония духоборца. И много другого у вас совершается вопреки Божественных правил и Соборов. А что вы говорите об Осмом Соборе, который созывал папа Евгений... знаем мы хорошо то окаянное сборище, о нем мы и слышать не хотим, оно отвержено Богом и четырьмя патриархами. Мы содержим только седмь Вселенских Соборов, о которых сказано: Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь..." Все это,- заключает Филипп Петров,- твоим благословением, государь, и многое иное отмолвили студным латынам Господни священники от Божественных Писаний" (А. и. 1. № 286).

У великого князя Василия Ивановича был любимый врач Николай Булев, долго живший в России и считавшийся человеком ученым, умным и искусным в слове. Пользуясь своим положением и репутациею, он распространял в нашем высшем обществе астрологические идеи и вместе учение папизма и даже написал сочинение о соединении русских и латинян. Максим Грек, как только прибыл к нам (1518), поспешил опровергнуть это сочинение и вступил в переписку с самим его автором. Из переписки видно, что Николай Немчин, как называл его Максим Грек, был недовольно знаком с тем делом, о котором писал, потому что просил Максима объяснить ему, когда и как отлучились латиняне от греков, не был фанатиком-латинянином, потому что просил Максима молиться о нем и принимал от Максима советы и убеждения отложить всякое латинское словопрение и с детскою покорностию принять православную веру. Попытка Булева, очевидно, была его частным делом. Но в том же 1518 г. прислан был в Москву от самого папы Льва Х легат Николай Шомберг, доминиканский монах. Этому послу, равно как магистру Ливонского ордена Альбрехту, поручено было папою склонить нашего князя, чтобы он, во-первых, примирился с литовским королем и соединился с другими государями Европы во всенародном ополчении для изгнания турок из Греции, а во-вторых, принял единение с Римскою Церковию. Для того чтобы подействовать на Василия Ивановича, ему представляли, что он вправе отнять у турок Царьград как свое законное наследие, будучи сыном греческой царевны, и что если он соединится с Римскою Церковию, то папа увенчает его царскою короною и титулом, а Русского митрополита возведет в сан патриарха и не только не отменит, но еще утвердит своею грамотою все добрые церковные обычаи в России. Шомберг, верно, сообщил папе приятные вести, потому что к концу того же года папа выражал ему грамотою свое удовольствие за присланное им донесение, хвалил его ревность, благоразумие и труды, подающие надежду на счастливое окончание дела, и вновь давал обещание возвеличить русского великого князя, если он примет Флорентийскую унию, королевским титулом и всеми царскими украшениями, а в следующем году отправил в Москву еще другого своего легата с грамотою к самому великому князю. Папа уведомлял Василия Ивановича, что, получив с живейшею радостию достоверное известие о его желании покориться Римской Церкви, отправляет к нему своего тайного референдария, достопочтенного брата епископа Гардиенского Захарию, чтобы чрез него яснее и полнее узнать намерения нашего князя и сообщить ему свои, а в заключение повторяет обещание почтить его, когда он присоединится к Римской Церкви, высокими прерогативами как самого возлюбленного своего сына. Но литовская Рада вместе с своим королем Сигизмундом, опасаясь, чтобы наш великий князь в самом деле не получил от папы королевского достоинства, как можно догадываться, не пропустили папского легата Захарию в Россию. Не знаем, отвечал ли Василий Иванович самому папе и что отвечал, а магистру Ливонскому Альбрехту, чрез которого также действовал тогда Лев Х на нашего князя, последний поручил своему послу передать следующее: "Государь наш с папою хочет в дружбе и согласьи быти о делах, а как наперед того государь наш, с Божьею волею, от прародителей своих закон греческий держал крепко, так и ныне, с Божьею волею, закон свой крепко держати хочет".

Несмотря, однако ж, на это, государя нашего не хотели оставить в покое. Положение католицизма в то время было самое критическое: тогда совершалась страшная Лютерова реформа и от Церкви Римской отпадали целые государства. Ревнители папства пламенно желали вознаградить ее новыми приобретениями. Один из таких ревнителей, некто Кампензе, никогда не бывший в России, но на основании рассказов своего отца и брата, долго живших в ней, написал письмо к папе Клименту VII о делах Московии. Кампензе говорил, что Московия - страна многолюдная и помощь ее была бы весьма важна в борьбе против турок; что русские набожны, благочестивы, отличаются от латинян в самых маловажных предметах веры и питают сочувствие к папе; что обратить их в католичество было бы очень легко, тем более что вся власть над ними сосредоточена в руках одного великого князя, который уже не раз заявлял свои желания быть в единении с Римом, и что если папа Климент VII обратит эти отдаленные народы Скифии, то заслужит бессмертие в потомстве, а лютеране, дерзнувшие восстать против Римского престола, застонут и покроются вечным стыдом. И Климент действительно сделал новую попытку к обращению России: в 1525 г. он прислал к нашему государю обширную грамоту, в которой напоминал о прежних сношениях с ним Римского престола, выражал сожаление, что доселе не утвердился церковный союз Московии с Римом, и просил, умолял великого князя не отвергать более этого союза и также оказать содействие вместе с другими государями для изгнания турок. Василий Иванович с большою честию принимал папского посла капитана Павла, генуэзца, и отправил с ним в Рим своего гонца - известного Димитрия Герасимова с грамотою, которою отвечал папе, что желает быть с ним в дружбе, поддерживать ее взаимными посольствами и готов ратовать против неверных во славу христианства. И нашего посла много честили в Риме, подробно расспрашивали его о Московии и ожидали, не объявит ли он на словах какого-либо тайного поручения своего государя, но Димитрий сказал, что таких поручений от государя для переговоров о делах церковных или государственных не имеет. После этого папа хотя и отпустил в Москву вместе с Димитрием своего легата Иоанна Франциска, епископа Скаренского, но уже не для переговоров о вере, а только для примирения нашего великого князя с Польшею(tm).

Прошла почти четверть века, и из Рима не было никаких попыток к обращению России в католичество. Но вот новый русский государь Иван Васильевич отправил в Германию саксонца Шлитта в качестве своего посла, чтобы пригласить оттуда в Москву ремесленников, художников, врачей и вообще людей ученых, и дал ему письмо к императору Карлу V. Предприятие это, как известно, не увенчалось успехом, но Шлитт, который сам был католик, представляясь Карлу, удостоверил его и других, будто московский князь желает соединения с Римскою Церковию. Император и другие поспешили уведомить о том папу Юлия III, причем напоминали, будто и отец князя Василий Иванович обращался в 1527 г. с таким же желанием к папе Клименту VII чрез своих послов, но тогда не сумели удовлетворить этому желанию. Юлий III в 1550 г. назначил в Россию двух своих нунциев: графа Герберштейна и Иоанна Штемберга, дал им инструкцию, как вести переговоры с Иваном Васильевичем о присоединении его к Римской Церкви, и написал к нему письмо. Папа выражал свою величайшую радость, узнав, что наш князь по примеру своего родителя ищет соединения с Римскою Церковию, и свою готовность принять его с отверстыми объятиями, провозгласить его во всем христианском мире царем, прислать ему все царские регалии, короновать его в Москве чрез примаса России Московского архиепископа, если только князь даст клятву сохранять верность и покорность Римской Церкви со всем своим народом и примириться с Польшею и Ливониею, чтобы вместе с прочими христианскими государями направить свое оружие против врагов веры - татар и турок. Но это посольство в Россию от папы Юлия по настояниям польского короля Сигизмунда Августа не состоялось. Подобное случилось впоследствии при папе Григории XIII. В 1575 г. был в Москве послом от императора Максимилиана II Кобенцель и по возвращении описал свое посольство в послании к Колоцкому архиепископу Дражковичу. Кобенцель свидетельствовал, что русские чрезвычайно религиозны и если прежде враждебно относились к латинянам, то теперь высказывают желание видеть Рим и поклониться его святыне, что их легко привлечь к Римской Церкви, от которой они различаются по вере только весьма немногим и несущественным, и что тогда католицизм приобретет себе втрое, даже вчетверо более последователей, нежели сколько недавно потерял в Германии и Франции. Об этом, вероятно, доведено было до сведения папского двора, и там решили (генваря 1576 г.) отправить в Москву священника Рудольфа Кленхена, который и прежде бывал в России и знал ее язык и обычаи, с письмом от папы к нашему государю. Посол, по данной ему кардиналом Мороном инструкции, должен был говорить Ивану Васильевичу, что папа услышал о добром расположении его к Римской Церкви, о его победах, доблестях, ревности по вере; что ему весьма было бы полезно соединиться с папою, который многих уже властителей удостоил сана и титула королевского; что когда признает папу главою Церкви, тогда может требовать себе от него иереев и богословов, и пр. В настоящий раз отправлению папского посольства в Москву воспрепятствовал император Максимилиан, опасаясь чрезмерного усиления папской власти.

Настала наконец пора, что царь Иван Васильевич сам обратился к папе и отправил (1580) в Рим своего гонца Шевригина, хотя более уже пятидесяти лет туда не приходили послы из России. Царя вынудила к тому несчастная война с польским королем Стефаном Баторием. В письме своем, которое представил папе Григорию XIII Шевригин, царь уверял, что желает иметь союз и постоянные сношения с Римским владыкою, как и со всеми христианскими государями, просил примирить его с Баторием и для этого прислать в Россию своего посла, давая обещание, что по заключении мира с Польшею обратит свои силы вместе с другими государями против турок, а о вере, о соединении с Римскою Церковию, вопреки ожиданиям папы, не сказал ни слова. Но Григорий XIII не захотел упустить такого благоприятного случая для распространения католицизма и послал в Москву не обыкновенного посла, какого просил царь, а ученейшего богослова иезуита Антония Поссевина, саном пресвитера, чтобы он прежде всего повел дело с царем о вере и о соединении его с Римскою Церковию, а потом уже постарался примирить его с королем польским. Антоний, посетив сначала Батория в Вильне и благословив его на бранные подвиги, приехал к Ивану Васильевичу, находившемуся тогда с войском в Старице, 18 августа 1581 г., был принят с чрезвычайными почестями и представил письмо папы и дары: крест с распятием, четки с алмазами и в богатом переплете книгу о Флорентийском Соборе. Папа писал, что весьма рад иметь союз с нашим государем и содействовать примирению и союзу его с королем польским, чтобы потом направить соединенные дружины христианских властителей против неверных, но что есть еще другой союз, важнейший, союз религиозный, о котором он, папа, как глава Церкви и наместник Христов преимущественно должен заботиться и который всего более он желал бы иметь и с государем России, для чего и посылает ему книгу о Флорентийском Соборе, которую просит прочесть с особенным вниманием, и отличного богослова Антония Поссевина, которому просит верить во всем. Царь Иван был очень доволен прибытием папского посла, дозволил по просьбе его италианским купцам торговать в России, иметь при себе своих священников и совершать обряды своей веры, хотя и примолвил: "А церквей римских в России не будет, как и прежде не бывало", обещал объявить послу свое мнение и относительно соединения вер, но прежде желал, чтобы Антоний отправился к Баторию и расположил его прекратить войну и заключить мир с Россиею. Когда мир действительно был заключен, благодаря, впрочем, не столько стараниям Антония, сколько храбрости царских воевод и войска, защищавших Псков и почти истребивших полчища Баториевы, Антоний прибыл в Москву с полною надеждою повести теперь дело и о соединении Церквей. Сначала он домогался, чтобы царь хотя однажды выслушал его наедине, но бояре объявили (18 февраля 1582 г.), что это невозможно, что о таких важных делах царь никогда не рассуждает без своих ближних людей, что всяк ревнует о своей вере, хвалит ее и при разговорах о ней могут произойти противоречия, брань и затем вражда. Антоний отвечал, что надеется не подать повода к ссоре, разговаривая с таким государем, и согласен вести с ним беседу и при его сенаторах, если он того желает. Тогда назначен был день (21 февраля), в который Антоний с тремя иезуитами явился в тронную государеву палату, где сидел уже царь, окруженный множеством своих бояр.

Царь сначала повторил Антонию то же, что говорили ему прежде бояре, и советовал лучше не начинать речи о вере, опасаясь, чтобы в жару прений не произнесть чего-нибудь неприятного и тем не повредить дружбе, какая теперь у него, великого государя, с папою, и с цесарем, и с королем польским. Затем прибавил: "Видишь, мне уже 51 год, недолго остается жить, и не годится переменять ту веру, в которой я воспитан. Настанет день Суда, когда Бог рассудит, наша ли вера истинная или латинская. Впрочем, я не запрещаю тебе, как посланному папою Григорием XIII для защиты римской веры, исполнять твой долг: можешь говорить, что считаешь нужным". Тогда Антоний сказал: "Светлейший государь! Из всех великих милостей, тобою мне оказанных, самая главная та, что ты позволяешь мне говорить ныне с тобою о важнейшем предмете. Знай же, что верховный первосвященник вовсе не нудит тебя переменять древнейшую веру греческую, которую проповедовали святые отцы и законные Соборы, напротив, убеждает тебя, чтобы ты узнал и понял ее, какою она была, и удержал лишь то, что осталось от нее целым в твоих владениях. Когда ты сделаешь это, то уже не будет Церкви Западной и Восточной, а все мы будем едино во Христе и не станем уклоняться от ваших храмов, богослужений, священников, которые будут тогда правильно совершать таинства Божии. Не удивляйся, что святой отец предлагает тебе это: его побуждает к тому пастырский долг заботиться о Церкви Христовой. Да ты и сам писал к нему, чтобы утвердил союз твой и дружбу с прочими государями христианскими для одоления неверных, а ничем так прочно не можешь соединиться с христианскими государями, как единством веры. Ты сам писал к королю Стефану Баторию, что это единство веры признали на Флорентийском Соборе греческий император со всем Востоком и Русским митрополитом Исидором. Ты сам сказал, что католики и люди римской веры свободно живут в Московском государстве по своей вере... Если сомневаешься в деяниях Флорентийского Собора, потребуй подлинные писания греческих отцов из Царьграда или от наших греков, и я покажу тебе из них истинную веру, или позволь мне извлечь для тебя главнейшие свидетельства греческих отцов из той книги о Флорентийском Соборе, которую я принес тебе. Если ты соединишься верою с папою и всеми государями, то при содействии их не только будешь на своей прародительской отчине - в Киеве, но и сделаешься императором Царьграда и всего Востока". Государь отвечал: "О вере я к папе не писал да и с тобою не думал говорить о ней, чтобы не причинить тебе чего неприятного, и потому, что мой долг - заправлять мирскими делами, а не духовными. Если ты говоришь о вере, ты прислан на то от папы и сам поп, а нам без благословения митрополита и всего освященного Собора говорить о вере непригоже. Впрочем, знай, что мы веруем не в греков, а во Христа. Что же до Восточной империи, то Господня есть земля: кому захочет Бог, тому и отдаст ее. С меня довольно и своего государства, других и больших государств во всем свете не желаю". О Флорентийском Соборе и о соединении с другими христианскими государями для прогнания турок царь ничего не сказал, но вновь обещал, что дозволит латинским купцам в России иметь своих священников и исполнять свои обряды, только не дозволит строить латинских церквей.

Несмотря, однако ж, на отказ царя беседовать о вере, Антоний начал умолять его, чтобы он высказал свои мысли по этому делу. Царь: "Мы приняли христианскую веру с самого начала христианства, когда апостол Андрей приходил в наши страны и отсюда отправился в Рим, потом при Владимире она еще более у нас распространилась. Таким образом, в одно и то же время, когда вы в Италии приняли христианскую веру, приняли ее и мы, но у нас она сохранилась неповрежденною доселе, а в римской вере ныне семьдесять вер, как ты сам говорил мне в Старице". Антоний: "В Риме всегда пребывала та вера, которую проповедали вначале Петр и Павел, за нее потом почти триста лет проливали кровь свою преемники Петра, а последующие, хотя и жили в более покойные времена, сохранили ее неповрежденною среди всех треволнений. В Риме не семьдесять вер, а одна, семьдесять же и еще более ересей пошли от Лютера, и все они прокляты". Царь: "То хорошо, что папы проливали кровь свою за веру Христову. Ибо Христос сказал: Не убойтеся от убивающих тело, душу же не могущих убити". Антоний: "Вот и я пришел в Московию смело во имя Божие, а других посылает папа в Индию и в другие страны света, и они переносят все за имя Христово". Царь: "Написано: Шедше, научите вся языки, проповедите Евангелие всей твари. Когда совершали это все апостолы, ни один из них не был больше другого, а от них пошли епископы, архиепископы, митрополиты, в том числе и наши". Антоний: "Прочих апостолов Христос послал на проповедь с одинаковою властию, но одному Петру дал то, чего не дал им,- ключи Царства Небесного и поручил утверждать братию и пасти своих овец. Если и происшедшие от других апостолов епископы сохраняют свою власть, не тем ли более должно сохранять ее седалище Петра, которое и врата адова не одолеют и которое пребудет до скончания века по обетованию Христову?" Царь: "Мы признаем Петра и многих святых пап - Климента, Сильвестра, Агафона, Льва, Григория и других. А последующие затем папы - какие они преемники Петра? Живя нечестиво, с такою же ли властию они седят на седалище Петра?" Антоний: "Без сомнения, с такою же, потому что они постоянно следовали Писанию, канонам и учению тех древних пап, которых и вы признаете. А что до нравственности, то сила таинства и управление Церковию, предоставленное папам, зависят не от жизни людей, но от непреложного установления Христова. Да и не все то правда, что говорят про пап отделившиеся от Тела Христова... Ты, конечно, законный наследник князя Владимира святого и его преемник - что ж, если бы кто вздумал отвергать твою наследственную власть или твоих предков ради того, что они совершили что-либо по немощи человеческой? Разве не следовало бы такого обличить, не говорю - подвергнуть наказанию?" Эти слова взволновали царя, и он, почти поднявшись, сказал: "Знай, что папа не пастырь". "А если не пастырь,- отвечал Антоний,- то зачем же ты посылал к нему о твоих делах, и разве ты и твои предместники не всегда называли его пастырем Церкви?" Тогда царь вышел из себя, вскочил с места, и все думали, что он поразит Антония своим жезлом, но царь только сказал: "Тебя, верно, мужики на площади научили говорить со мною, как с мужиком".

Антоний старался успокоить царя льстивыми словами и, к изумлению всех, действительно успокоил, так что он снова сел на свое место и сказал: "Не хотим говорить с тобою о больших делах по вере, чтоб тебе не в досаду было, а вот малое дело: у тебя борода подсечена, а подсекать и подбривать ее не велено ни попу, ни мирским людям". Антоний отвечал, что он бороды не сечет себе и не бреет, а если бы и брил, то ничего бы худого не было, потому что это делали и святые, и прежние папы, как свидетельствуют их сохранившиеся изображения. Царь продолжал: "Сказывал нам наш паробок Истома Шевригин, что папа Григорий сидит на престоле и носят его на престоле и целуют его в ногу, а на сапоге у него крест, на кресте Распятие Господа. Пригожее ли то дело? У папы Григория ведется то вопреки уставу святых апостолов и святых отцов, и от гордыни такой чин уставлен". Антоний объяснял, что папа садится на престоле не по гордости, а чтобы удобнее благословлять народ в торжественных случаях, что кланяются папе в ноги по примеру того, как кланялись христиане апостолам, а на ноге у папы крест для того, чтобы лобызающие его понимали, что честь, воздаваемая ими папе, относится к Самому Христу. Затем говорил: "Папе воздается честь по его достоинству и величеству: он всем государям отец, и учитель, и глава; он сопрестольник Петру и Павлу, а Петр сопрестольник Христу; папа царствует в Риме, где лежат мощи апостолов Петра и Павла, Андрея и других, мощи вселенских учителей и многих мучеников. Такого ли великого государя папу Григория, сопрестольника Петра и Павла, всем нам не величать и не славить?.. Вот и ты - государь великий в своем государстве, и вас, государей, как нам не величать, не славить и не повергаться пред вами?" При этом Антоний действительно поклонился Ивану Васильевичу в ноги. Но царь отвечал: "Твои хвалебные слова о папе Григории ты говоришь от своего мудрования, а не по преданию апостольскому. Святителям не подобает так гордиться, а подобает ему смиренномудрствовать и подражать Петру во всем по заповеди Христовой... Нас, государей, пригоже почитать по царскому величеству, а святителям, ученикам апостолов, должно показывать смирение, а не возноситься выше царей гордостию; царям - царская честь, а святителям - святительская... Мы чтим своего митрополита и требуем его благословения, но он ходит по земле, и мы не поклоняемся ему, как Богу... Папа велит носить себя на престоле и величается сопрестольником Петру, а по Петре - и Самому Христу. Но папа не Христос, и престол, на котором носят папу, не облако, и носящие его не ангелы; не следует папе Григорию уподоблять себя Христу, да и Петра, верховного ученика Христова, хотя он творил все дела по заповедям Христовым, не подобает равнять Христу... Который папа живет по Христову учению и по апостольскому преданию, тот - сопрестольник великим папам и апостолам, а который папа начнет жить не по Христову учению и не по апостольскому преданию, тот папа - волк, а не пастырь". Тут Антоний прекратил свою беседу, сказав: "Коли уж папа волк, то мне что и говорить?" А государь на это: "Я ж предупреждал тебя, Антоний, что если нам говорить о вере, то без раздорных слов не обойдется, да и волком я назвал не настоящего вашего папу, а того, который не захотел бы жить по учению Христову и апостольскому преданию. Но пора кончить". И положил государь руку на Антония, и, дважды обняв его, отпустил.

Чрез два дня (23 февраля) собралось во дворец еще гораздо больше народа, чем прежде, и Антония вновь позвали к государю. Антоний был в большом страхе и на всякой случай приобщил даже своих спутников Святых Тайн. Но Иван Васильевич, как только увидел его, пригласил его сесть и громким голосом вслух всех произнес: "Антоний! Если я сказал тебе прошлый раз что-либо неприятное о Римском первосвященнике, то прошу меня извинить, и не пиши о том к папе. Мы хотим иметь с ним, несмотря на разности по вере, как и с прочими христианскими государями, дружбу, братство и единение, для чего и пошлем с тобою в Рим нашего посла. А о всем прочем дадут тебе от нашего имени ответ наши бояре". Бояре рассуждали с Антонием о разных политических делах, относительно же веры только просили его именем государя изложить на бумаге, чем разнятся вера русская и латинская, так как в России никто не умеет перевесть с греческого присланную папою книгу о Флорентийском Соборе. Антоний обещал исполнить просьбу.

В последний раз Иван Васильевич имел с Антонием речь о вере 4 марта. То было первое воскресенье Великого поста. Позвав к себе Антония, в присутствии многочисленных сановников и царедворцев государь сказал ему: "Ныне мы идем в соборную церковь, пойди и ты - мне сказали, что ты этого желаешь,- и посмотри, как мы поклоняемся Пресвятой Троице, и Богородице, и всем святым, как чтим нашего отца и богомольца митрополита, но не обожаем его, не носим на престоле, как вы носите своего папу и целуете его в ногу,- то гордость, а не святительское дело. Ты называешь папу наместником апостола Петра, но Петр так не делал, его не носили на престоле, а ходил пеш и бос". Антоний, озадаченный новыми нападками на папу, хотя царь в них уже извинялся, отвечал, что делание идти в русскую церковь никому не выражал, что знает чин ее службы и не может присутствовать при служении митрополита, пока он не утвержден папою, а в защиту папы повторял прежние свои слова и под конец сказал: "Как нам всем не чтить и не величать папы? Он всем отцам отец. А вот и у тебя, государя, митрополит, и ты какую ему честь воздаешь? Умоет он в службе руки свои, и тою водою ты мажешь свои очи". Государь: "Называешься учителем и сказываешь, что пришел нас учить, а и того не знаешь, что говоришь; читал ли ты толковую обеденную службу (толкование на литургию)?" Антоний ответа не дал, и государь продолжал: "Коли не знаешь, я тебе скажу: тою водою, которою митрополит на обедне умывает руки, как он сам, так и мы все просвещаем очи свои: она знаменует Страсти Господни". После того Антоний сказал: "Чтобы не утруждать тебя более, государь, прошу принять вот эту рукопись, которую я написал по твоему приказанию, о различии между католическою Церковию и Греческою. Тут ты найдешь, когда пожелаешь, ответы на все такого рода вопросы о вере". Приняв рукопись, царь велел боярам идти в церковь вместе с Антонием, но Антоний, когда бояре остановились пред церковию в ожидании государя, успел незаметно уйти. Пред отъездом своим из России Антоний снова просил, чтобы позволено было приезжим латинянам иметь в ней свои церкви, и в третий раз получил отказ. Бояре именем государя отвечали: "Приезжие люди римской веры могут невозбранно иметь у нас своих попов, но только б они своего учения русским людям не плодили, а костелов им в нашем государстве не ставить. В нашем государстве много разных вер, и мы у них воли не отнимаем: живут все по своей воле, как кто хочет, а церквей еще по сие время ни которой веры в нашем государстве не ставливали". Отпуская Антония, царь Иван послал с ним в Рим своего гонца и грамоту к папе, в которой извещал, что принял его посла с благодарностию и любовию, выражал свою готовность быть в союзе с христианскими государями против турок, касательно же веры писал: "А что еси прислал к нам с Антонием книгу Собора Флорентийскаго, печатную греческим письмом, и мы тое книгу у посла твоего велели взяти, а что еси писал к нам и речью нам посол твой говорил о вере, и мы о том с Антоньем говорили".

С горькими чувствами должен был Антоний выехать из России. Мало того что он не достиг главнейшей цели своего посольства - не обратил русского государя и его подданных к своей вере, он понял, что эта цель едва ли когда может быть достигнута, что достижение ее, по крайней мере, соединено с величайшими трудностями, которые он и изложил в своем "Комментарии" к папе, указывая вместе и средства к устранению их. Антоний увидел, до какой степени русские убеждены в превосходстве своей веры, считая себя только одних истинными христианами, а всех прочих, в том числе и католиков, заблуждшими, еретиками, нечистыми. Увидел и убедился, в частности, до какой степени русские не любят латинской веры и настроены против папства. Кроме этих резких отзывов о папе, не раз произнесенных публично самим царем, которые пришлось выслушать Антонию, он узнал нечто, едва ли еще не более прискорбное. В то самое время, когда он исполнял свое посольство в России, английские купцы доставили царю книгу, в которой доказывалось, что папа есть антихрист, и царь тотчас же велел перевесть ее на русский язык, так что Антоний счел нужным подать царю в опровержение ее свою записку. Такую враждебность русских ко всему латинскому и усиление ее Антоний приписывал преимущественно влиянию на них лютеран и кальвинистов, которые, проникая в Москву из Германии и Англии по делам торговли и другим, распространяли здесь самые нелепые слухи о папе и латинянах, и утверждал даже, что во время самых разговоров его, Антония, с царем о вере какие-то английские еретики и голландский медик-анабаптист возбуждали царя против папы.

III

Идеи лютеранства, явившегося в 1-й четверти XVI в. и быстро распространившегося в разных странах Западной Европы и в соседних нам Польше, Литве и Ливонии, начали проникать к нам очень рано и на первый раз могли встретить у нас сочувствие со стороны тех, которые еще продолжали тайно держаться некоторых начал ереси жидовствующих. Еретик Башкин, осужденный Собором в 1553 г. и сознавшийся, что свое злое учение он принял от аптекаря Матфея, родом литвина, да от Андрея Хотеева, которых Курбский справедливо признает лютеранами, сознался вместе, что "утверждали его в том" лжеучении заволжские старцы, издавна известные своею расположенностию к жидовствующим. Максим Грек (1556) увидел нужду написать сочинение и "на люторы", хотя ограничился в нем только защитою православного иконопочитания. Последователи лютеранства и вообще протестантских сект нередко приходили в Россию из Литвы, Ливонии, Германии, Дании, Голландии, Англии в качестве посланников от своих государей, а еще чаще по делам торговли и проживали в Москве, Новгороде, Пскове и других городах; иные вызываемы были из-за границы нашим правительством как искусные мастера и художники; еще иные переселялись к нам сами и занимались разными ремеслами или поступали на государеву службу. Всего же более рассеялось по России немцев (как называли у нас тогда преимущественно лютеран и прочих протестантов) из Ливонии в продолжение счастливой Ливонской войны: их выводили в качестве пленных целыми тысячами и продавали или раздавали даром в Новгороде, Твери, Москве и где приходилось, а в 1565 г. царь вывел из Дерпта даже всех немцев и сослал во Владимир, Углич, Кострому, Нижний Новгород с женами и детьми. В Москве немцы селились в новой немецкой слободе на берегу Яузы. Сначала приняли у нас протестантов довольно благосклонно: в них видели прежде всего рьяных врагов папства и, следовательно, как бы своих союзников против ненавистных латинян. Лютеранам и кальвинистам царь позволил иметь в Москве две церкви; с уважением относился к дерптскому пастору Веттерману, переселившемуся с своими прихожанами в Россию, приказав открыть для него царскую библиотеку; любил слушать проповеди голштинского пастора Христиана Бокгорна и открыто высказывал, что лютеранское учение, по-видимому, близко к истине и что его можно было бы терпеть, если бы Лютер, нападая с неудержимою силою красноречия на папское иго, не ниспровергал древнего церковного чина и не помрачил своих познаний в Священном Писании постыдным отступничеством, свергнув с себя монашеские одежды и клобук и женившись на монахине. Некоторые лютеране и кальвинисты, приходившие из Германии и Англии или находившиеся при государе на службе, пользовались особенным его благоволением и доверием. Он часто беседовал с ними о верованиях и обрядах у иностранных народов и с большим вниманием выслушивал то, что сообщали ему о новых христианских сектах, их учении и различии их между собою. Один из этих любимцев царя (Эберфельд) будто бы пытался даже склонить его к принятию Аугсбурского исповедания. Но когда царь близко узнал дух и характер протестантских исповеданий, когда русские увидели и услышали, что протестанты отвергают посты, почитание икон, призывание святых, монашество и пр., тогда взгляд на протестантов у нас совершенно изменился: их начали считать еретиками, злыми еретиками, и царь, опасаясь ли того, чтобы они не заразили своим учением русских и не ввели в России разных сект, или недовольный тщеславием и наглостию протестантов, приказал (в 1579 г.) сжечь обе их церкви в Москве, хотя через пять лет по ходатайству английского посла Горсея, если верить ему, вновь разрешил им построить церковь за городом.

В начале 1570 г. Иван Васильевич имел торжественную беседу о вере с одним из членов общины чешских и моравских братьев - Иваном Рокитою, приходившим к нам при послах польского короля Казимира в качестве их пастора, и в этой беседе царя со всею ясностию обнаружилось, как понимали тогда в России лютеранство и однородные с ним религиозные секты. Беседа происходила в палатах государевых на особо устроенном и богато украшенном возвышении, в присутствии не только польских послов и множества русских бояр, но и в присутствии русского духовенства. Первое слово принадлежало царю, и он, обращаясь к Роките, сказал: "Вы привыкли хвалиться своею евангелическою верою, но на деле между вами постоянно происходят шумные разделения, и вы своими новыми догматами перевернули почти всю Европу, так что нельзя было бы тому и верить, если бы до нас не доходили, к великому изумлению, почти ежедневные о том вести. Мы знаем, что мнения вашей секты заключались в лжеучениях еще древних еретиков и давно уже рассмотрены и строго осуждены многими Соборами и христианскими учеными. Но как не подивиться, что вы проповедуете и неизвестные прежде ереси, приписывая оправдание человека одной вере, когда сказано, что придет Господь судить живых и мертвых и воздаст каждому награду по делам его? Если одна вера доставляет вечное блаженство, то для чего нужен Суд и зачем так часто в Новом Завете усвояется достоинство нашим делам? Гус и Лютер, эти опустошители древней Церкви, ни от кого не получили законной власти учить и не совершали чудес, какие по обетованию Спасителя творили истинные Его ученики, так и ты не имеешь законного права учить, не можешь совершать чудес, не должен считаться проповедником Евангелия. Помним слова треблаженного Павла: Како проповедят, аще не послани будут? (Рим. 10. 15) Подумай же теперь, Рокита, своим умом, кто вас, бедных, послал на проповедь; подумай, наконец, что вы проповедуете; подумай, какими недостойными способами вы разрушаете драгоценный союз Христова стада? Живете вы невоздержно, уподобляясь свиньям; осуждаете и отвергаете по ненависти к Церкви посты, которые служат к здоровью тела и души, тогда как Господь заповедал нам бдеть и воздерживаться... Ненавидите вы и святых на небе, порицаете их, разрушаете их храмы и алтари, а они между тем, обитая в небесном свете, могли бы много приносить вам пользы своим ходатайством пред Богом, Который еще во дни земной их жизни изгонял по молитвам их демонов, воскрешал мертвых. Святым иконам вы не только не воздаете никакой чести, но выбрасываете их из ваших храмов и жилищ, тогда как ими следовало бы украшать все стены всяких зданий. Такое злодейство тем более должно считаться важным, что вы тут неистовствуете и против Самого Бога..." Это и многое другое говорил Иоанн и затем приказал Роките отвечать смело и свободно, без всяких опасений, обещаясь слушать его с полным вниманием и снисхождением. Тогда Рокита, который знал славянский язык, произнес весьма обширную и красноречивую речь, давая в ней по порядку отзывы на все те мысли, какие высказаны были царем против протестантов; раскрывал учение их об оправдании верою и значении добрых дел; доказывал, что Лютер имел право учить, как имеют то же право и прочие протестантские учители, хотя и не совершают чудес; объяснял, как понимают протестанты пост, почему не признают ходатайства святых, почему отвергают почитание икон и монашество. Оратор говорил с большою энергиею и по местам не только смело, но слишком дерзко, стараясь, впрочем, направлять свои слова против Римской Церкви и умалчивая о Греческой или даже выражая к ней удивление. Грозный царь сдержал свое обещание: он слушал речь внимательно, терпеливо и ни разу ее не остановил, хотя в ней было немало такого, что могло возмутить его душу. Он даже объявил, что речь Рокиты ему понравилась, но приказал изложить ее на бумаге и прибавил, что напишет на нее опровержение.

В мае того же 1570 г. царь действительно доставил Роките обещанное опровержение на его речь. Это любопытное опровержение, сохранившееся, к сожалению, только в латинском переводе, как и все предшествовавшее собеседование царя с Рокитою, состоит из 14 глав, которые, впрочем, большею частию очень кратки и по содержанию своему могут быть подведены под два отдела. В одних главах царь высказывает свои мысли о Лютере и о последующих проповедниках лютеранства. Лютер, говорит царь, как по своей жизни, так и по своему имени на нашем языке был человек лютый, свирепый. Устремившись на Христа, он ниспроверг Его установления, низвратил учение апостолов и святых отцов и дал Священным Писаниям не тот смысл, какой они заключают в себе, а какой внушил ему его испорченный разум (гл. 1). Как сатана с своими демонами повсюду обольщает людей, так и вы являетесь споспобниками ему в этом коварстве. Лютер не имел законного права учить, не был ни апостолом, ни епископом и ни от кого не был послан на учительство (гл. 9). Подобно Лютеру, и прочие проповедники лютеранства не суть законные учители: они не имеют посланничества от Христа, низвращают слово Божие, отвергают все преданное святыми отцами. К ним прилагает царь разные места Священного Писания, в которых говорится о лжепророках и лжеучителях, о волках, татях и разбойниках, и восклицает: "О вы, погибшие, которые по своей прихоти низвращаете Писание!.. Оставив законных пастырей, учителей и самих апостолов, вы ниспровергаете заповедь Христа и вновь распинаете Его в вас самих... И мы по всей справедливости поражаем вас, врагов истины, громом проклятия. Вы антихристы, потому что антихрист тот, кто восстает против Христа" (гл. 2, 4, 8). В частности, Рокиту, а в лице его и вообще лютеран, царь не соглашается называть даже христианами, потому что они следуют учению не Христа, а Лютера, и называет их врагами Креста Христова и собаками (гл. 3, 7). В других главах Иван Васильевич разбирает учение лютеран и их отступления от истины; опровергает их учение об оправдании учением апостола Иакова о делах и примерами добродетелей ветхозаветных праведников (гл. 6); обличает лютеран за то, что они не почитают Божией Матери и других святых, в частности апостолов и отцов Церкви, не призывают угодников Божиих в молитвах и редко совершают у себя литургию и таинство Евхаристии (гл. 6, II, 12); отстаивает церковные посты (гл. 10) и иконопочитание и при этом объясняет, что известные изречения о кумирах, приводимые из десятословия и вообще из Ветхого Завета, относятся к идолам, а не к священным изображениям, и указывает на древнейшие иконы от времен апостольских и на чудеса, совершающиеся от святых икон (гл. 5, 13); наконец, с жаром защищает монашество и, между прочим, говорит: "Ни Христос, ни апостолы не имели жен. Если у Петра были теща и жена, то это было прежде, нежели он последовал за Христом; равно и все апостолы, как только сделались последователями Христа, жили в чистоте, и тещи стали для них матерями, а жены сестрами... Для сохранения чистоты лучше воздерживаться от супружества и употребления мяса, но те, которые не дали такого обета, могут жить в супружестве и есть мясо, лишь бы исполняли заповеди Христовы, которые даны равно и для монахов и для мирян" (гл. 14). Нельзя сказать, чтобы сочинение нашего государя, так любившего заниматься религиозными вопросами и прениями, отличалось раздельностию понятий, последовательностию и основательностию, но оно проникнуто самою живою ревностию о православии и нескрываемою неприязнию к лютеранизму и переполнено множеством текстов из Священного Писания, которое царь знал очень подробно. Под конец последней главы своего сочинения он обратился к Роките с следующими словами: "Ты в моих глазах еретик, потому что все твое учение превратно и совершенно противно христианскому и церковному учению, и не только ты еретик, но и слуга антихристов, воздвигнутый дьяволом. Не один ты лютеранин, есть и другие, еще худшие тебя. Потому мы запрещаем тебе распространять свое учение в наших владениях".

Несправедлива мысль, встречающаяся у протестантских писателей, будто Иван Васильевич предпочитал протестантство католицизму, хотя и правда, что некоторых протестантов он особенно приближал к себе и нередко увлекался их советами. Если он резко отзывался о папе, то еще более резко - о Лютере и других проповедниках лютеранства. Если латинян называл еретиками, то лютеран не хотел называть даже христианами. Если латинянам не дозволил иметь свою церковь в России, а протестантам дозволил построить новую, после того как велел сжечь две прежние их церкви, то дозволил из внимания к ходатайству английского посла, а отнюдь не из какого-либо расположения к самому протестантскому исповеданию. Зато, с другой стороны, дозволял иногда латинянам входить в русскую церковь, а протестантам не дозволял, водясь, конечно, тою мыслию, что первые, подобно православным, признают и призывание святых в молитвах, и поклонение иконам, а последние не признают; сам пригласил, например, Антония Поссевина в Успенский собор и тут же присовокупил: "Только смотри, Антоний, не введи с собою в церковь кого-либо из лютеран". Если при завоевании Ливонии разрушал все латинские церкви и выгонял всех латинских священников, то точно так же поступал и с лютеранскими церквами и священниками. Сами латиняне и протестанты несомненно старались действовать на Иоанна во вред друг другу и в пользу своих исповеданий. Любимцы царя из протестантов сильно настраивали его против папы и папского посла Антония, и под их-то, может быть, влиянием царь и не согласился дозволить латинских церквей в России, несмотря на все просьбы Антония. А последний именем папы просил, чтобы царь не держал у себя "магистров люторских, немецких, которые не знают Пречистыи Богородицы и святых Божиих, а чтобы держал правдивых священников веры римския". Но Антонию на это сказано было то же самое, что не раз говорили ему: в Русском государстве живут многие люди всяких вер, и живут все своим обычаем, их не стесняют, не преследуют, но только никому из них не позволяют совращать русских в свою веру. Русские - повторим вслед за самими иностранцами, посещавшими тогда наше отечество,- только одних себя признавали истинными христианами, а всех прочих христиан, в том числе и протестантов, и латинян, считали еретиками, даже не лучшими турок, и всех не только католиков, но равно и протестантов и других перекрещивали в случае принятия ими православия.

Говорили мы об отношениях нашей Восточнорусской Церкви и к православным Церквам Востока и Юга, и к Церкви Римской, и к исповеданиям протестантским, но доселе еще не сказали об отношениях ее к самой близкой и родственной ей Церкви, составлявшей с нею некогда одно,- к православной Церкви Западнорусской, Литовской. Это потому, что и сказать-то об них, об этих последних отношениях, почти нечего. Русские Московского государства, естественно, питали живое сочувствие к своим братьям по крови и по вере, жившим во владениях иноземного, иноверного и почти всегда враждебного нам государя, и когда опустошали литовские страны, то старались, по крайней мере, иногда щадить православные храмы и отпускать на свободу попадавшихся в плен единоверцев, а когда слышали о притеснениях, каким подвергалось в Литве православие, то в защиту его смело возвышали свой голос и Иоанн III объявлял даже войну польскому королю Александру. Русские Литовского государства точно так же сочувственно относились к русским, жившим в Московии, даже молились об успехах их оружия против литовско-польского короля, иногда просили себе из Москвы священных книг (князь Константин Острожский) и т. п. Но сношений собственно между самими митрополиями Московскою и Литовскою после окончательного разделения их, когда в Москве отвергнуты были все притязания первого Литовского митрополита Григория, не происходило никаких в продолжение всего настоящего периода. Западнорусская Церковь жила совершенно отдельною жизнию, имела свою особую судьбу и имеет свою особую историю.

Сувенирные спичечные наборы "История страны"							К сувенирным спичечным наборам

 

На главную	К оглавлению