На главную	К оглавлению

Глава II

I

Первая и весьма важная для Западнорусской Церкви перемена вследствие войны московского государя Ивана III с литовским Александром произошла в положении королевы Елены. Уже в то время, пока продолжалась эта война, счастливая для России, Александр начал оказывать своей супруге более внимания, нежели прежде: в 1501 г. он пожаловал ей, как мы видели, несколько своих имений, чего прежде она напрасно у него просила, и, несмотря на неоднократные настояния со стороны папы, не соглашался удалить ее от себя. Вслед за тем он подарил ей еще собственное, хотя и небольшое, село Тростенец близ Минска, которое Елена тогда же (17 генваря 1502 г.) записала на минский Вознесенский монастырь, и Александр подтвердил эту запись своею грамотою (10 марта 1502 г.). Потому в следующем году, пред заключением перемирия между Москвою и Литвою Елена не без основания писала к отцу и говорила ему чрез своего канцлера Сапегу, что муж ее любит и жалует и дает ей волю держаться греческого закона и обычаев, и выражала уверенность, что, пока Александр жив, она не ожидает себе никакого принуждения в вере. По заключении перемирия (1503) Александр сделал своей супруге еще более значительный подарок: записал за нею в пожизненное владение город, или замок, Могилев со всею его областию и крестьянами. А чтобы освободить себя от укоров латинского духовенства и собственной совести, Александр просил нового папу Юлия II разрешить его от тяжких обязательств, наложенных на него прежним папою Александром VI по отношению к Елене, объясняя, что ни принуждать ее к римскому закону, ни удалить ее от себя за ее непреклонность в греческом законе не может, потому что в таком случае отец ее, московский великий князь, наверно вновь поднимет войну на Литовское государство и причинит ему много зла. И новый папа принял просьбу короля, дозволил ему (22 августа 1505 г.) терпеть Елену, несмотря на ее упорство в своем законе, жить с нею как с супругою и не принуждать ее к латинству, по крайней мере, пока не скончается ее отец, уже дряхлый, или не представится к тому другого удобного случая, прибавив, однако ж: "Если только Елена будет содержать декреты Флорентийского Собора, не будет презирать обрядов латинских и никого не станет приводить к своей русской секте". Московский государь Иван Васильевич скончался через два месяца (28 октября), но сын и преемник его, Василий Иванович, посылая послов своих с известием об этом и о своем вступлении на престол к королю Александру, прежде всего требовал, чтобы он в силу постановленного договора не принуждал своей жены, а его сестры королевы Елены к римскому закону, и Александр остался верен этому договору до самой своей смерти, последовавшей в конце ноября 1506 г.

Новое значение и силу королевы Елены вскоре увидели все православные, когда по ее указанию и ходатайству избран был для них и утвержден королем Александром новый митрополит Иона II. И этот выбор тем более был им дорог и приятен, что оказался впоследствии весьма благотворным для Церкви. По сознанию самих униатских писателей, Иона был человек благочестивый, хота и простой, и до того был привержен к своей вере, что с его времени Русь снова поворотила к схизме, схизма вновь подняла свою голову и утвердилась в странах великого княжества Литовского и польских; за ним как пастырем-схизматиком открыто последовали его духовные овцы, и не только низший класс народа, но и шляхта и вельможи, поколебавшиеся было прежде. На митрополию он избран, по словам тех же писателей, из архимандритов минского Вознесенского монастыря, которому покровительствовала Елена, а родом был будто бы из Москвы, где и напитался такою упорною привязанностью к схизме. До поступления в монашество не был ли Иона священником и духовником Елены после попа Фомы, прибывшего с нею, о котором потом (в 1497 г.) она отзывалась своему отцу: "Поп Фома не по мне", присовокупляя: "А есть со мною другой поп из Вильны, и он добре добр"? И не потому ли Елена благодетельствовала минскому монастырю, что там настоятельствовал ее бывший духовник; не потому ли и ходатайствовала об избрании его в митрополита, что близко знала его и уважала? Как бы то ни было, несомненно одно, что до своего монашества Иона был женат и имел детей. Время избрания его на митрополию с точностию неизвестно, но в марте 1502 г. он был еще настоятелем минского Вознесенского монастыря, а в октябре 1503 г. уже назывался "освященным епископом, нареченным митрополитом Киевским и всея Руси" и совершил освящение великой церкви Супрасльского монастыря во имя Благовещения и двух ее приделов: одного во имя святых мучеников Бориса и Глеба, а другого во имя преподобных Антония и Феодосия Печерских. Благословение же и поставление на митрополию Иона получил, по всей вероятности, от Цареградского патриарха Пахомия, который в 1504 г. первосвятительствовал несколько месяцев.

Дав русским такого достойного архипастыря по желанию своей супруги, Александр не переставал оказывать им и другие знаки своего внимания. В 1503 г. (июля 16) он подтвердил уставную грамоту жителям Витебска, в которой, между прочим, обещал не вступаться в их православные церкви и церковные домы и ни в чем не нарушать прав русской веры, даже если бы ее содержали некоторые из литовцев или поляков, крестившиеся прежде. В том же году пожаловал Полоцкому владыке Луке в один день (26 декабря) две грамоты: одною возвратил ему села и земли, которые за четыре года прежде отнял у него и передал соборным клирошанам; а другою подтвердил ему ту самую грамоту о правах церковных, по Свитку Ярославову, и даже в тех же выражениях, которую дал прежде (1499) русскому духовенству. В 1504 г., марта 15, по просьбе Холмского владыки подтвердил ему грамоту короля Владислава 1443 г., марта 22, которою ограждались все прежние права русского духовенства, судебные и имущественные, и оно приравнивалось по правам духовенству римскому. При осаде города Смоленска московским войском и во время произведенных им опустошений в окрестных местах (около половины 1502 г.) нареченный владыка Смоленский Иосиф (Солтан) показал королю Александру верную службу против неприятеля и сам потерпел немалый убыток, так как неприятель многие его волости церковные забрал, а другие совсем разорил. За это король пожаловал (15 сентября 1504 г.) Иосифу в Бельском уезде три небольшие имения: Топилец, Батюты и Пыщево в полную и вечную собственность. В следующем году по просьбе того же владыки Иосифа вместе с князьями, боярами и всеми жителями земли Смоленской Александр подтвердил (1 марта) жалованную им грамоту о неприкосновенности их православной веры и других прав и вольностей и дал обещание: "Напервей нам христианства греческого закону не рушити, налоги на их веру не чинити, а в церковные земли и в воды не вступатися, також в монастыри". Через год пожаловал (3 марта) Киево-Николаевскому Пустынскому монастырю грамоту на владение купленною землею и угодьями. Неизвестно, в каком именно году Туровский и Пинский владыка Вассиан жаловался королю Александру, что пинские князья Иван и Федор Иванович Ярославичи без ведома и благословения его, владыки, закладают и строят по городам и волостям церкви, определяют к тем церквам попов, судят их и совсем освобождают их от послушания владыке. Александр признал жалобу справедливою и присудил, чтобы все церкви, построенные Ярославичами без воли и благословения владыки, отданы были в его ведение вместе с священниками и чтобы впредь во всей "парафии" Туровской и Пинской светские люди, князья, бояре и другие без воли и благословения владыки церквей и монастырей не закладывали и не строили, священников к ним не определяли и ни в какие духовные справы не вступались под опасением штрафа в три тысячи коп литовских на государя. Но с другой стороны, Александр не переставал делать и такие распоряжения, которые не могли служить на пользу православной Церкви: он отдал (12 сентября 1504 г.) Пересопницкий монастырь со всеми его селами, землями и угодьями во владение княгине Марии Чарторыйской, а через полгода - сыну ее, князю Федору Чарторыйскому, и его потомкам.

Александр не усомнился войти в непосредственное сношение даже с Цареградским патриархом Иоакимом, тем самым, которого папа в своей грамоте к нему, Александру, как мы видели, назвал еретиком и незаконно поставленным на патриаршество. Король написал к патриарху письмо, которым извещал, что "маршалок его державы, правоверный и знаменитый господин Александр Иванович Ходкевич основал и построил на собственные средства в своей наследственной отчине - в Блудовских лесах, на берегу реки Супрасли славный монастырь в честь Пречистой и Преблаженной Девы Марии, Богородицы", Тогда же написал к патриарху и сам Ходкевич, что построил в своей обители прекрасный храм, с большими издержками, и обеспечил средства для существования как храма, так и обители на вечные времена вместе с Смоленским епископом Иосифом. В ответ на эти письма Вселенский патриарх прислал (1505) в Супрасльский монастырь свою благословенную грамоту, в которой прежде всего благословляет вкладчиков, или благотворителей, святой обители, боярина Александра и епископа Смоленского Иосифа, потом самую обитель; утверждает ее правила и устав и заповедует, чтобы в обители непрестанно поминаемы были в молитвах названные ее благотворители, чтобы братия избирали себе игумена из собственной среды, не употребляли хмельных напитков и без воли игумена не выходили даже за монастырские ворота; наконец, чтобы между братиями существовало совершеннейшее общежитие и ни один монах не держал у себя ни денег, ни иной какой вещи, а отдавал все на хранение избранному братством казнохранителю. Смоленский епископ Иосиф, который в грамоте патриаршей наравне с Ходкевичем назван благотворителем Супрасльской обители, пожертвовал ей те самые три небольшие села в Бельском уезде, которые получил от короля Александра за свои заслуги. Пожертвование это было сделано, без сомнения, еще до письма, посланного Ходкевичем к патриарху, но грамоту в подтверждение своего пожертвования Иосиф дал обители уже 11 мая 1506 г.

Из действий самого митрополита Ионы известны немногие. Во время войны Ивана Васильевича с Александром взят был в плен московским войском в числе других и сын Ионы Сенька Кривой. В 1505 г., когда к новому московскому великому князю, Василию Ивановичу, приходил посол от польского короля, присылал и митрополит Иона своего человека к Московскому митрополиту Симону и просил исходатайствовать его сыну Сеньке освобождение из плена на обмен одного боярского сына. Но ходатайство Симона не имело успеха, потому что государю хотелось обменять митрополичьего сына не на одного, а на двух боярских детей. В следующем году, также с послом королевским, Иона снова прислал в Москву своего человека и просил о сыне. В этот раз Василий Иванович, снисходя на просьбу Ионы, а более на ходатайство своего Московского митрополита и бояр, повелел отпустить Сеньку Кривого в обмен на одного сына боярского, хотя, как далее увидим, обмен состоялся еще нескоро.

Во время той же войны Ивана Васильевича с Александром московское войско после неудачной осады Смоленска, опустошая литовские области, доходило и до Гродны и здесь разорило Коложский монастырь и в нем церковь святых мучеников Бориса и Глеба. Нашелся благотворитель и для этой обители - некто Богуш Боговитинович, писарь королевский, городничий трокский. Он воздвиг и обновил, на собственные средства, церковь и монастырь, снабдил их всем необходимым и пожертвовал им село свое Чащевичи с землями и всеми угодьями, на что и выдал монастырю запись в 20-й день июля 1506 г. в присутствии митрополита Ионы и Смоленского владыки Иосифа. В то же время митрополит Иона по просьбе Боговитиновича дал монастырю благословенную грамоту (от 20 июля 1506 г.), в которой отказался за себя и своих преемников от всех доходов, собиравшихся дотоле в митрополичью казну с этого монастыря, как-то: от сборных куниц, подъездов, стаций, поклонов и иных, и предоставил навсегда ктитору храма Богушу вместе с монастырскою братиею избирать игуменов и подавать им монастырь по своей воле, только с благословения митрополита и без всякой мзды ему за благословение. Под грамотою своею Иона подписался так: "Волею Божею, Иона архиепископ метрополит Киевски и всея Руси се писах моею рукою". Эту грамоту митрополита, равно как и фундушевую запись Боговитиновича, спустя год подтвердил и новый король польский Сигизмунд своею грамотою, которою передал Коложский Борисоглебский монастырь во власть, "опеканье" и подаванье пану Боговитиновичу, с тем чтобы митрополит и епархиальный архиерей не вступались ни в монастырь, ни в церковь и никаких доходов и подачек с них не брали, а преподавали только благословение избранному игумену.

Под конец своей жизни, но находясь еще в здоровом состоянии, митрополит Иона составил два духовных завещания. В одном расписал часть своего имущества на церкви Божии для спасения своей души; в другом - некоторую сумму золотых и иного своего имущества назначил своему государю, еще некоторую распределил между своими приятелями и слугами и в особенности перечислил все вещи и деньги, которые должны принадлежать сыну его Сеньке, находившемуся еще в плену московском. Оба эти завещания Иона представил королю Сигизмунду и бил челом утвердить их, чтобы ни при жизни его, митрополита, ни по смерти завещания никем не были нарушены и все вещи были розданы по назначению, а вещи сына его сохранялись в целости, пока он не освободится из плена. Король уважил желание первосвятителя и оба его завещания утвердил своею грамотою в 9-й день июля 1507 г. Кончину митрополита Ионы надобно относить к последним месяцам того же 1507 г., судя по тому, что в начале следующего года, как увидим, был уже другой митрополит Киевский и всея Руси.

Были во дни митрополита Ионы и другие знатные лица кроме известных уже нам маршалка Ходкевича и королевского писаря Боговитиновича, делавшие вклады и пожертвования на православные церкви и монастыри. Князь Федор Иванович Ярославич пинский, соорудив в имении своем Ставке церковь святых Иоакима и Анны, наделил ее (1504) пахотными и бортными землями, сеножатями и рыбными ловлями, назначил священнику ее десятину ржи и всякого ярового хлеба из своего нового двора и по семидесяти грошей ежегодно. Князь Михаил Иванович Мстиславский, благотворивший и прежде Мстиславскому Пустынскому монастырю, прибавил ему (1505) еще медовую и денежную дани из своих имений. Князь Димитрий Путятич, воевода киевский, не успел оставить духовного завещания, но душеприказчик его князь Михаил Глинский сам назначил и раздал по душе его с соизволения короля Александра пожертвования на церкви и монастыри. Грамота королевская (от 29 апреля 1506 г.), в которой излагается и утверждается это распоряжение Глинского, представляет собою весьма любопытный исторический документ. Из нее можно видеть, сколько было тогда в Западнорусской Церкви православных архиерейских кафедр, сколько церквей в Вильне и какие церкви и монастыри считались наиболее уважаемыми. Самые большие вклады из оставшихся имений покойного князя Путятича сделаны на монастырь Киево-Печерский, в котором погребены были родители его и он сам, и на виленский Пречистенский собор: первому назначены половина крестьян, данников покойного князя, по имени Зеремцов, живших за Березиною, и устав меда, который шел с них; последнему - другая половина тех же данников и такой же устав меда. Затем дано по десяти коп грошей на каждый из архиерейских синодиков для поминовения покойного князя, и именно на синодики: митрополичий, смоленский, полоцкий, володимерский, луцкий, туровский, перемышльский и холмский, всего - на восемь. Далее - десять коп грошей на виленский Троицкий монастырь и по две копы грошей на двенадцать виленских церквей, которых, следовательно, вместе с Пречистенским собором и Троицким монастырем, было в Вильне четырнадцать. Еще далее назначено по десяти коп грошей: в Новогрудке на две церкви - Пречистой и святых мучеников Бориса и Глеба, в Минске на Вознесенский монастырь, в Гродне на церковь Пречистой и на монастырь Бориса и Глеба, в Смоленске на соборную церковь Пречистой и на общежительные монастыри - Троицкий и Спасский, в Витебске на соборную церковь святого Михаила, в Полоцке на Софийский собор, в Бресте на соборную церковь святого Николая, во Владимире на церковь Пречистой, в Луцке на церковь святого Иоанна Богослова и на Жидичинский Николаевский монастырь, в Холме на церковь Пречистой, в Перемышле на соборную церковь, в имениях покойного князя на Троицкий монастырь и еще на какой-то Пустынский монастырь пана Александра (вероятно, Ходкевича, т. е. Супрасльский). Наконец, на Спасскую церковь в Люблине назначено пять коп грошей и на семь церквей в имениях покойного князя Путятича по копе грошей.

II

Отпуская послов нового польского короля и великого князя литовского Сигизмунда, приходивших в Москву с вестию о его вступлении на престол, московский государь Василий Иванович (в марте 1507 г.) дал им наказ: "Молвите от нас брату и свату нашему Сигизмунду, чтобы и ныне сестра наша Елена, а его сноха ведала свой греческий закон во всем, а он бы ее жаловал, и берег, и держал в чести, как пригоже, и к римскому закону ее не нудил бы ничем". И надобно отдать справедливость Сигизмунду: он так и действовал по отношению к Елене. Еще прежде (генваря 5) он пожаловал ей в пожизненное владение свой замок Бельск с городами Суражем и Брянском, со всеми боярами, слугами и людьми Бельского повета, со всеми землями, лесами, сеножатями, со всеми ловами, рыбными, звериными и птичьими, со всеми данями, доходами и пожитками. А через три года (12 марта 1510 г.) отдал ей по ее просьбе виленский Свято-Троицкий монастырь в ее патронатство, чтобы она сама избирала архимандрита монастырю и подавала его кому захочет, а ни митрополит, ни даже король в то не вступались. Потому-то и Елена, насколько могла, старалась пособлять Сигизмунду в его сношениях с ее братом. Когда князь Михаил Глинский с своими братьями и приятелями взбунтовался против литовского государя и Василий Иванович, приняв их в подданство России, послал им (весною 1508 г.) на помощь войско для разорения Литовской земли, тогда вместе с послом от Сигизмунда в Москву присылала и Елена своего человека и просила Василия Ивановича, чтобы он был с королем "в любви, и в братстве, и в приязни", а о Глинском писала, что он, забыв милости ее мужа Александра, который сделал его из смерда паном, посягнул на здоровье своего государя и своими чарами свел его со света. Правда, Глинский и его приятели уверяли Василия Ивановича, что в Литве опять пришла на Русь великая нужда о греческом законе, что ее нудят там к закону римскому, и Василий Иванович поверил им, почему и стал за них, и поднял свое оружие в оборону православной Руси в Литве, как сам объяснял своей сестре Елене, намекая ей, не настала ли теперь и ей великая неволя. Но это, без сомнения, была клевета изменников польского короля, которою они рассчитывали сильнее подействовать на московского государя и скорее вызвать его на борьбу с Сигизмундом: не сохранилось никаких указаний, чтобы тогда возобновлялась в Литве попытка к обращению православных к латинской вере. Доходили в Москву известия (1509), что король "держит не в чести" свою невестку Елену, и в другой раз (1512), что ее сильно обидели паны воеводы, виленский и троцкий, не пустили ехать в Бреславль, ее имение, а насильно отвезли в Троки, потом в Бирштаны и отобрали у нее казну, города и волости. Но первое известие ничем не подтвердилось, а последнее оказалось преувеличенным или искаженным, как видно из слов короля московскому послу: "Нам хорошо известно, что паны казны и никаких имений у нашей невестки не отнимали, в Троки и Бирштаны ее не возили, нечести ей никакой не чинили, но только сказали ей с нашего ведома, чтобы ее милость в Бреславль не ехала, по небезопасности пограничных мест, а пребывала по другим своим городам и дворам. Мы нашу невестку королеву Елену, с тех пор как стали господарем в нашей отчине, держали в великой чести и к римскому закону никогда не нудили и не будем нудить, а городов и волостей, что подавал ей наш брат, не только у нее не отнимали, но придали ей к тому еще несколько городов, и волостей, и дворов наших. Для большего же удостоверения ехал бы ты к самой нашей невестке, королеве, и порасспросил ее о том". В распространении ложных слухов относительно Елены не без основания подозревают князя Михаила Глинского: он подал даже "запись" великому князю Василию Ивановичу, будто его сестру Елену зельем отравили. Елена скончалась 24 генваря 1513 г. в своем имении Бреславле и погребена с честию в виленском Пречистенском соборе самим митрополитом Иосифом II, который нарочно для этого вызван был в Вильну.

Не знаем, участвовала ли Елена своим ходатайством и в избрании Иосифа на митрополию, как прежде участвовала в избрании Ионы II, но должны сказать, что и настоящий выбор православного митрополита был весьма удачен. Иосиф происходил из знатной фамилии Солтанов, хотя и нельзя доказать непререкаемо, будто он был тот самый Иван Солтан, который еще при Казимире служил земским подскарбием великого княжества Литовского и в 1476 г. подписался под известным посланием митрополита Мисаила к папе Сиксту IV, как утверждают униатские и иезуитские писатели, выводя отсюда заключение, что митрополит Иосиф Солтан был униат. Мать его Василисса происходила из рода Тышкевичей, сестра Анна находилась в супружестве за князем Александром Чарторыйским, а другая, Марина, - за Василием Горностаем; старший брат назывался Михаилом Солтановичем. Сам Иосиф, как мы уже упоминали, показал верную службу королю Александру еще в 1502 г., при осаде Смоленска русскими, когда был только нареченным епископом, за что и получил от короля три имения. Потом пожертвованием этих имений на Супрасльскую обитель сделался известным Вселенскому патриарху (1505) и новому королю Сигизмунду, который утвердил (1507) за обителию его дар, а самому Иосифу, владыке Смоленскому, во внимание к прежним убыткам, какие потерпела его кафедра от русских, пожаловал (18 июля 1507 г.) сельцо Капустинское. На митрополию он избран, по всей вероятности, к концу того же 1507 г., потому что в генваре следующего был уже митрополитом, хотя, разумеется, только нареченным, как называл его даже в феврале 1509 г. и сам король в своей окружной грамоте. Но в сентябре 1509 г. подписывался уже под своими грамотами так: "Волею Божиею Иосиф архиепископ, митрополит Киевский и Галицкий и всея Руси". Следовательно, поставление его на митрополию совершилось между февралем и сентябрем 1509 г. Это поставление он получил, как сам свидетельствует, благословением святейшего Вселенского патриарха Константинаграда, нового Рима, кир Пахомия и его великого Собора. Пока был нареченным митрополитом, Иосиф удерживал за собою и Смоленскую епархию и иногда проживал в Смоленске, но, сделавшись действительным митрополитом, скоро поставил для Смоленской епархии особого епископа - Варсонофия.

Едва прошло несколько месяцев со времени утверждения Иосифа на митрополитской кафедре, как он созвал Собор в Вильне "о церковных вещех и о исправлении дел духовных", который и состоялся в самый праздник Рождества Христова, 25 декабря 1509 г. Причины, вызвавшие созвание Собора, объяснил сам митрополит в начале "соборного деяния" воспользовавшись при этом словами митрополита Кирилла II, сказанными на Владимирском Соборе 1274 г. "С того дня, - говорит Иосиф, - как изволением Божиим я, недостойный, занял престол митрополии Киевской и всея Руси и принял обязанность пасти Церковь Божию, отсекать всякое преступление закона нашей православной веры и утверждать, по древнему обычаю, церковные уставы, я видел много нестроения и бесчиния в духовенстве и много о том слышал... Все это мы должны исправлять и очищать по правилам святым, о всем должны скорбеть и болеть. Ибо какой прибыток получили мы чрез умножение наших грехов? Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Нс разведены ли сыны и дщери наши во многие страны поморские, плененные от поганых? Не взяты ли были грады наши; не пали ли сильные князья наши от острия меча; не запустели ли св. Божии церкви; не томимся ли всякий день от безбожных поганых агарян? Все это бывает нам за то, что мы ходим не по правилам св. апостолов и не по заповедям св. отцов наших. Посему мы, Иосиф, милостию Божиею архиепископ, митрополит Киевский и всея Руси, и составили Собор с преподобными епископами, пречестными архимандритами и игуменами и богобоязненными священниками..." Епископов присутствовало на Соборе семь (а с митрополитом восемь), именно: Владимирский и Берестейский Вассиан, Смоленский Варсонофий, Луцкий и Острожский Кирилл, Полоцкий и Витебский Евфимий, Туровский и Пинский Арсений, Перемышльский Антоний и Холмский Филарет. Архимандритов (хотя в числе их упомянут один и игумен) также семь: Киево-Печерской великой лавры Иона, Благовещенской патриаршеской обители (так называли Супрасльский монастырь) игумен Пафнутий, троицкий виленский Изосима, лаврашевский Арсений, троицкий слуцкий Иосиф, вознесенский минский Сергий, Михайловский городецкий из Полоцка Антоний. Игуменов - шесть: троицкий (неизвестно откуда) Симон, свято-духовский из Смоленска Афанасий, иоанновский островский из Полоцка Евфимий, петровский из Полоцка Алексий, николаевский из Гольшан Иона и николаевский из Лоска Геронтий. Протопопов - семь: виленский Матфей, новгородский Иаков, городенский Антипа, слуцкий Феодор, марковский Лукиан, слонимский Косьма и волковыйский Феодор. Кроме того, на Соборе находились и священники. Деяние Виленского Собора представляет нам верную картину тогдашних недостатков и злоупотреблений, существовавших в Западнорусской митрополии, так как одни из них ясно выражены Собором, а другие указаны самими определениями Собора. Всех определений, или правил, Собор постановил 15, которые, впрочем, могут быть разделены на три класса.

Первые четыре правила касаются поставления на священные степени. "Некоторые в нашем законе, - говорит Собор, - презирая отеческое предание и заповеди, ради мирской славы и властительства покупают себе еще при жизни епископов их кафедры и принимают эти кафедры без совета и согласия митрополии и епископов и без избрания от князей и панов нашего греческого закона". Так же приобретались и настоятельские места в монастырях, и священнические на приходах. А дьяки или причетники без воли своего епархиального владыки отправлялись в другие епархии и получали священство от чужих архиереев. Против этих нестроений Собор постановил: 1) "никому не подкупаться под живыми епископами, архимандритами и священниками". Если же кто дерзнет на такое дело, архимандрит ли, или игумен, или священник, или мирянин, то да будет на них церковное неблагословение и отлучение, пока не покаются, и на епископство, и на всякий священнический сан их отнюдь не поставлять. А если кто из епископов дерзнет такого бесчинника совершить во священство, тот сам да будет лишен своего сана. 2) Архиепископу и епископам отнюдь не поставлять на священство дьяков из чужих епархий без повеленной грамоты от их епископа и без отпустных листов, которые должны быть писаны особо, по древнему обычаю. 3) Во епископы и во всякий степень священства ставить только достойных, после обыска и по свидетельству и поручительству их духовного отца, а недостойных отнюдь не ставить, если и господарь (т. е. великий князь литовский) присылать будет: в таком случае "всем нам с митрополитом пойти к господарю и объявить недостоинство того недостойного". 4) Если же какой-либо епископ или священник, утаив свою виновную совесть от своего духовного отца, восприимет святительство или священство, но потом будет обличен, такого отлучить от Божественной службы.

Другой класс правил составляют те, которые касаются поведения духовных лиц и отчасти мирян. Некоторые епископы, не желая повиноваться великой церкви (т. е. митрополичьей) и иметь к ней послушание, не приходили на Соборы для совещаний об утверждении православной веры и не имели попечения о своей духовной пастве, а принимали на себя мирские дела и теми делами оправдывали себя; иногда же без вины отнимали от игуменов и священников их церкви. Монахи исходили из своих монастырей без воли и отпустной грамоты настоятелей, и иеромонахи священствовали вне монастырей без благословения святительского. Вдовые священники мирские имели наложниц и продолжали священствовать, к величайшему соблазну мирян. Священники, подпадавшие под запрещение от своего архиерея, отходили в другие епархии и там получали благословение и священствовали. Равно и миряне, подвергшиеся за какие-либо духовные вины отлучению от своих епископов, уходили в иные епископии и там принимались в общение. А некоторые миряне, имея у себя "Божественные правила", не хотели слушаться своих пастырей и думали сами себе быть законом. Против этих нестроений Собор определил: 1) всем епископам без всякого прекословия, кроме великой какой-либо нужды, собираться на Соборы, а которые епископы ради мирских дел будут уклоняться от священных Соборов, презирать свою духовную паству и не иметь о ней попечения, таковые да будут безответны (правило 14). 2) От игуменов и священников не отнимать церквей без вины и без преступлений, указанных в их ставленой грамоте. Если же священник начнет свою церковь держать в небрежении, бесчинно, или церковные службы совершать не по уставу, или упиваться, у такого бесчинника отнять церковь и отлучить его на время. А если он не перестанет творить бесчиния, тогда епископу "соборне, с своим крылосом, с священноиноками и с попами" (вот имя и состав духовного управления и суда при тогдашних епархиальных архиереях!) запретить такому бесчиннику священнослужение (правило 7). 3) Монахам из своих монастырей без воли игуменской отнюдь не исходить и без отпустной грамоты от настоятеля нигде их не принимать, а священноиноки да не священствуют нигде без благословения святительского (правило 12). 4) Попам и диаконам, не имеющим своих жен, запрещается священствовать во всем пределе митрополии Киевской, и Галицкой, и всея Руси, как "и ныне Вселенская великая Константинопольская Церковь держит", последуя правилам соборным и отеческим и законам царским. А если бы митрополит или кто-либо из епископов захотел нарушить это соборное определение и дозволил вдовым священникам священствовать, таковой сам да будет лишен своего сана, епископ - митрополитом, а митрополит - Собором всех епископов его области. Если же какие-либо миряне явятся непокорными этому правилу, они соборне да будут отлучены всеми епископами и, если не покаются, преданы проклятию (правило 6). Священников и мирян, подвергшихся неблагословению и отлучению от своего епископа, отнюдь не разрешать и не допускать до церковного общения в других епархиях без воли их епископа. Священника без отпустной грамоты от епископа в другой епархии не принимать (правило 5). Божественных правил (Кормчей) мирянам у себя не держать, а кто станет держать, да будет в церковном отлучении, пока не оставит их (правило 13).

Последний класс правил касается отношения светских людей к Церкви и направлен против их злоупотреблений. Некоторые православные князья и паны, пользуясь в своих имениях правом подавания, т. е. избрания и назначения священников к приходским церквам, сами потом и отнимали эти церкви у священников без ведома епархиального архиерея. Другие по небрежности долго оставляли в своих имениях приходские церкви без священников. Иные приказывали священникам священнодействовать в их церквах без благословения архиерейского. Еще некоторые отнимали у церквей имения и другие церковные вещи. Имея все это в виду, святители, присутствовавшие на Соборе, определили: 1) когда в имениях православных князей и панов, пользующихся правом подаванья, мы рукоположим к какой-либо церкви священника или благословим в ней петь прежде рукоположенного и подтвердим то нашею грамотою, то князья и паны не должны у этого священника отнимать церкви без нашего ведома святительского. Если священник в чем провинится, они должны объявить его вину нам своим писанием, и мы соборне ее рассмотрим, и если священник будет достоин отлучения, мы удалим его от церкви и отдадим ее другому нашим благословением. Если же князь или боярин самовольно отнимет у священника церковь без его вины и без ведома святительского, нам к той церкви священника не давать, пока не оказана будет справедливость прежнему (правило 8). 2) Если князь или боярин в своих имениях будет держать церковь в небрежении, без священника, три месяца, нам от себя послать к той церкви попа для хвалы Божией и блага христиан, живых и умерших (правило 9). Если по приказанию князя или пана какой-либо священник начнет священствовать в церкви без нашего благословения, то да будет он, по правилам, лишен своего сана (правило 11). Если князь или боярин отымет церковное имение или что-либо другое церковное, нам такого обослать нашим листом и благословением, чтобы церковное отдал церкви, а если имеет дело до церковного имения, то отыскивал бы его правом пред митрополитом. Если же нашего листа и благословения не послушает, на такого послать отлучение церковное. Если какие-либо сыны нашего смирения, в какой бы то ни было епархии, начнут противиться этому нашему законоположению, да будут от всех нас соборне отлучены (правило 10).

Последнее (15-е) правило составляет собственно заключение соборного деяния и имеет целию утверждение и ограждение всех постановленных Собором правил. "Если, - говорят святители, - господарь или какие-либо вельможи и власти будут присылать к митрополиту или епископу, чтобы исполнить их волю и нарушить в чем-либо хотя одно из положенных нами соборне определений, то никому из нас на то не дерзать, а всем нам съехаться, на собственный счет, к митрополиту и бить челом господарю и непоколебимо стоять, чтобы закон нашей православной веры не был нарушен. Все это мы соборне, единоумно и единодушно положили, и записали, и утвердили нашими печатьми, чтобы все эти правила нам и по нас будущим митрополитам и епископам беречь и содержать ненарушимо. А если кто-либо из нас или будущие после нас церковные пастыри по своему нерадению или скупости захотят преступить эту заповедь, положенную и утвержденную нами, и за нее не пострадают, те да будут лишены своего сана". Не напрасно с такою силою и настойчивостию отцы Собора желали утвердить постановленную ими заповедь: они видели и сознавали, как велико зло, против которого боролись, и как необходимо положить ему преграду. Особенно эта покупка святительских кафедр и других священных степеней, эта непокорность епископов митрополиту, их неявка на Соборы, нерадение о своих паствах и занятия мирскими делами, эта безнравственная и соблазнительная жизнь вдовых попов, эти своевольные распоряжения князей, бояр и самого великого князя в делах православной Церкви угрожали ей самыми гибельными последствиями. Деяние Виленского Собора, бывшего под председательством митрополита Иосифа Солтана, заметим кстати, служит неопровержимым свидетельством, что Иосиф вовсе не был униатом: во всем деянии нет ни слова ни о папе, ни об унии, ни о каком-либо отношении к папе Литовской митрополии; напротив, отцы Собора говорят только о нашем греческом православном законе и свое постановление о вдовых священниках основали прямо на примере Вселенской великой Константинопольской Церкви.

Издав несколько правил по поводу вопиющих нужд своей местной Церкви, западнорусские иерархи, конечно, понимали, что эти правила могут иметь силу только для православных, но вовсе не обязательны для живущих с ними латинян и, кроме того, далеко не исчерпывают всех церковных канонов и постановлений. И вот, спустя полтора года после Виленского Собора митрополит Иосиф со всеми своими епископами, а также все князья и паны греческого закона и во главе их князь Константин Иванович Острожский, великий гетман, били челом Сигизмунду, чтоб он подтвердил все духовные права, какие только от начала христианства на Руси дарованы были митрополиту Киевскому и подведомым ему епископам на основании Номоканона Восточной Церкви, и положили пред королем грамоты его предка Витовта, отца Казимира и брата Александра, пожалованные в свое время для подтверждения этих прав. Сигизмунд, рассмотрев представленные ему грамоты, дал и от себя такую же грамоту, в которой прежде всего определил: "Имеет Киевский митрополит держать в своей власти все церкви греческого закона в нашей отчине и управлять ими; давать им, по св. правилам, епископов, архимандритов, игуменов и всякий священнический чин греческого закона; судить и рядить как духовных, так и светских и виновных карать и вообще отправлять всякие духовные дела по уставам соборной Восточной Церкви совершенно невозбранно; также и епископы, находящиеся под Киевскою митрополиею, имеют судить и рядить и отправлять все духовные дела в своих епископиях, по давнему обычаю". Затем приказал князьям, и панам, и вообще светским лицам не только греческого, но и римского закона словами известной уже нам такой же грамоты Александра, чтобы они не чинили кривды митрополиту Киевскому и епископам и в церковные доходы и во все справы и суды духовные не вступались, и повторил приказание той же Александровой грамоты панам римского закона, имевшим в своих вотчинах и поместьях православные церкви. Грамота дана Сигизмундом на великом сейме, бывшем в Бресте 2 июля 1511 г., и представляет новое свидетельство, что ни митрополит Иосиф, ни все вообще православные в Литве тогда не знали никакой унии.

В 1514 г. митрополит созвал новый Собор, вероятно в Вильне, на котором обсуждался вопрос об установлении празднования в честь преподобного Елисея Лаврашевского. Этот Елисей происходил от знатных родителей-литовцев. Сначала он служил при дворе великого князя литовского и занимал высокие должности. Потом, любя уединение, удалился в пустыню, где, будучи найден каким-то православным иноком, принял от него монашеское пострижение. Когда молва о его суровой жизни собрала к нему многих желавших подвизаться под его руководством, он построил для них на берегу Немана, неподалеку от Новогрудка, церковь и основал около 1225 г. монастырь, так называемый Лаврашевский, в котором и был первым настоятелем-архимандритом. После многолетних подвигов Елисей был умерщвлен каким-то юношею в ночь 23 октября и погребен в монастырской церкви. У гроба его начали совершаться чудесные исцеления и привлекать к нему толпы усердных чтителей и богомольцев. Во дни польского короля Александра, следовательно, уже в начале XVI в., когда татары вторглись в литовские владения и произвели страшные опустошения вокруг Новогрудка, они не осмелились напасть на Лаврашевский монастырь, а поспешно бежали от него: им показалось, что монастырские дворы наполнены отборною конницею, тогда как там не было ни одного воина. Чудо приписали заступничеству преподобного Елисея, и уважение к нему еще более усилилось в среде православных жителей Литвы. Это, может быть, особенно и расположило митрополита Иосифа созвать Собор, который и определил праздновать преподобному Елисею в день его кончины - 23 октября. Был ли установлен праздник общий для всей Западнорусской Церкви или только местный, не знаем, но несомненно, что его праздновали литовские униаты, прежде бывшие православными, еще в половине XVII в. и что тогда еще существовало какое-то рукописное житие преподобного Елисея на славянском языке, не сохранившееся доселе.

Два Собора, созванные первосвятителем Иосифом, и испрошенная им вместе с епископами королевская грамота о неприкосновенности их церковных прав - все это говорит о деятельности Иосифа как митрополита. Сохранилось несколько известий и о деятельности его как епархиального владыки. Вскоре по своем избрании на митрополию он узнал, что в разных местах подведомой ему епархии многие христиане живут незаконно с женами, без церковного венчания, не хотят крестить детей, не ходят на исповедь, и начал посылать своих слуг, чтобы они брали виновных и представляли к нему на суд. Но местные власти и жители стояли за виновных и не выдавали их. Иосиф обратился к королю, и Сигизмунд издал (10 февраля 1509 г.) окружную грамоту к местным войтам, бурмистрам, радцам и всем жителям, чтобы они не заступались за таких людей, которые нехорошо держат свой закон, а выдавали их слугам митрополита пред королевским дворянином Иваном Черкасом, иначе этот дворянин будет насильно брать виновных и представлять на суд митрополита. Через три с небольшим года Иосиф вынужден был принести новую жалобу королю, касавшуюся, впрочем, одного Слонимского уезда, который, следовательно, принадлежал к митрополичьей епархии. В этом уезде были также православные князья, бояре и другие, которые с женами жили незаконно и не хотели быть послушными в делах духовных поставленным там от митрополита начальственным лицам: десятиннику-дворянину Деннице и протоиерею. Сигизмунд приказал своею грамотою (15 сентября 1512 г.) обывателям Слонимского уезда, чтобы они непременно были послушны и подсудны в духовных делах местному митрополичьему десятиннику и протоиерею. Таким образом, и в епархиях Литовской митрополии, как Московской, кроме главных духовных судов при кафедрах архиереев существовали еще местные духовные суды по округам, или десятинам, - суды десятильничьи.

В другом роде известны нам действия Иосифа в его кафедральном городе Вильне. "Поведали нам, - говорит он в своей благословенной грамоте (от 20 сентября 1509 г.), - сыны нашего смирения, виленские мещане (т. е. граждане) нашего православного христианства греческого закона, братство дома Пречистой Богоматери, что господин святейший Вселенский патриарх Константинопольский прислал им подвижный антиминс, и просили нас, чтобы мы дозволили служить на том антиминсе Божественную службу пред ними в странах польских, немецких и других, где случится им быть в дороге. И мы на просьбу и желание их благословили и дозволили им то иметь, посему, когда какому-либо священнику придется ехать с ними из Вильны в какую бы то ни было сторону, мы благословляем того священника и дозволяем ему служить пред ними Божественную службу на том антиминсе". Грамота указывает на частный и неважный случай, но имеет большой исторический интерес: она свидетельствует о том живом церковном единении или унии, какую имели митрополит Иосиф Солтан и его духовные дети с Вселенским патриархом Царьграда, а отнюдь не с папою Римским и в первый раз упоминает о братстве, существовавшем при виленском Пречистенском соборе. Это уже второе братство в Вильне, отличное от братства кушнерского, которое было основано полстолетия тому назад и не числилось при какой-либо одной виленской церкви. "Братство дома Пречистыя Богоматери" называлось не по имени какого-либо цеха или сословия виленских граждан, а по имени кафедрального собора, на котором, конечно, и сосредоточивало свои попечения, и имело характер братства вполне церковного.

Гораздо важнее по содержанию своему другая грамота, данная Иосифом православным гражданам Вильны (в декабре 1511 г.) и определяющая меру участия их в делах их приходских церквей. Эти граждане чрез своих бурмистров и присяжников обратились к митрополиту Иосифу с просьбою держать их в чести так же, как держали их его предшественники. И прежде всего выразили желание, чтобы им дозволено было иметь наблюдение за имуществом виленских церквей, и именно чтобы каждый раз, когда наместник митрополита при ежегодном ли осмотре этих церквей или по случаю смерти священника какой-либо из них будет поверять церковное имущество и записывать в свой церковный реестр, могли и они, мещане, тут же присутствовать и также поверять церковные вещи и записывать в свои городские книги. Митрополит, порассудивши "со всем крылосом соборной церкви", хотя нашел, что в правилах святых отцов того нет, чтобы мирские люди вмешивались в церковное управление или обладали церковию, но признал справедливым, если христиане, и особенно прихожане, делающие приношения на свои храмы, будут оберегать их имущество. И потому изъявил свое согласие на желание граждан и дозволил им присылать от себя двух или трех уполномоченных каждый раз для участия в осмотре и поверке митрополичьим наместником имущества виленских церквей. Затем граждане просили, чтобы Иосиф, как бывало прежде, оставил за ними право избирать себе приходских священников и назначал к каждой церкви того именно, о ком они будут ходатайствовать, найдут ли "котораго дьяка или священника добраго". Митрополит и на это согласился, но прибавил, что избранных гражданами кандидатов он будет испытывать с своими "духовными" и, если избранный окажется годным, даст ему церковь, а если не годным, даст церковь иному; равно, если граждане не найдут кандидата и своевременно не представят к митрополиту, он сам с своими духовными изберет годного попа и даст ему церковь; если же какой-либо поп окажется нерадивым и не соответствующим своему сану, прихожане имеют поведать о том митрополиту, и в случае виновности попа, по надлежащем расследовании, у него будет отнята церковь и отдана другому. Удовлетворивши таким образом желанию виленских граждан, Иосиф с своей стороны заметил им, что они в последнее время начали поступать не по уставу: берут к себе, когда при какой-либо церкви умирает священник, ключи от этой церкви без ведома митрополичьего наместника и потом вручают их новопоставленному к ней священнику. Граждане отвечали, что так бывало всегда и при прежних митрополитах, и сослались на архимандрита Троицкого монастыря Изосиму, помнившего пятерых прежних митрополитов. Но Изосима показал, напротив, что при прежних митрополитах священников "увязывал" к той или другой церкви и вручал им ключи ее митрополичий наместник иногда в присутствии некоторых граждан, а иногда и без граждан. Спросили одного за другим старых священников, на которых сослался Изосима, и они своими подробными рассказами подтвердили его слова. Спросили, наконец, старого боярина церковного Пацка Есковича, и он сказал: "Я помню уже шестого митрополита, а того не слыхал и не видал, чтобы мещане брали церковные ключи и сами давали их попам... по их просьбам митрополит поставлял священников, но увязать священника к церкви и дать ему ключи всегда посылал своего "увяжчего". Тогда Иосиф, обмолвивши с своими духовными в своем духовном совете, определил: "За какого попа или дьяка будут просить граждане, чтобы назначить его в ту или другую приходскую церковь, и он покажется нам годным, мы того и назначим, но подавание священнику престола и ключей церковных принадлежит нам. Когда мы поручим нашему наместнику подать какому-либо попу церковь и увязать его, наместник имеет оповестить граждан, чтобы они прислали в ту церковь двух или трех своих депутатов, которые бы вместе с ним пересмотрели церковные вещи и передали новому попу за собственною подписью, а если граждане не захотят явиться в церковь по повестке наместника, тогда он и без них имеет увязать в ту церковь попа по нашему благословению, чтобы церковь не стояла без пения". При расследовании вопроса о праве подаванья церковных ключей вполне выяснилось, кто были ближайшие предшественники митрополита Иосифа, как назывались существовавшие тогда виленские церкви и кого ставили митрополиты своими наместниками в Вильне. Предшественниками Иосифа Солтана были митрополиты: Иона Глезна, Макарий, Иосиф Болгаринович и Иона, которого сам Иосиф Солтан называет здесь своим "предком", предместником. Церкви существовали тогда в Вильне кроме Троицкого собора и Пречистенского собора следующие: Николо-Перенесенская, Воскресенская, Екатерининская, Никольская, Михайловская, Ивановская, Пятницкая, Рождественская, Спасская, Косьмодемьянская, Юрьевская и какая-то "городская". Наместничество в Вильне поручалось митрополитами то троицкому архимандриту, то священникам приходских церквей - Воскресенской, Юрьевской, Косьмодемьянской, которые наравне с прочими виленскими священниками считались крылошанами Пречистенского собора. Троицкого архимандрита Изосиму Иосиф Солтан называет своим "наместником духовным", конечно, в отличие от наместников светских, какие были у него, например в Киеве при Софийском соборе и в Минске.

Из монастырей епархии более всех других был близок Иосифу монастырь Супрасльский, на который он сделал такое значительное пожертвование и которого считался одним из ктиторов. До 1510 г. все здания в Супрасльском монастыре были деревянные - в этом году игумен Пафнутий испросил у короля Сигизмунда разрешение (от 15 марта) "муровать церковь и монастырь", т. е. сооружать из камня. В этом же году митрополит Иосиф вместе с другим ктитором, Ходкевичем, дал (15 октября) Супрасльскому монастырю общежительный устав, который при всем сходстве с такими же уставами, действовавшими в Московской митрополии, имеет и немаловажные отличия. В уставе, именующем Супрасльский монастырь и "лаврою", говорится 1) о монастырском богослужении: пение и молитву держать инокам в церкви соборне, по уставу святых отец, а в каждое воскресенье иметь всенощную, заутреню, часы, обедню, вечерню и повечерию; после повечерии каждому идти в свою келью с молчанием, не вести беседы с другими и не пить. 2) О пище и питии иноков: ни игумену, ни братии не держать в монастыре ничего хмельного: ни меда, ни пива, ни вина горелого, а пить квас овощной и солодовый без хмеля; только в великие праздники пить квас медовый, но без хмеля и в меру; в понедельник, среду и пяток должно быть одно сухоедение по 9-м часе, во вторник вкушать пищу дважды, но без масла, а в четверг с маслом; если же в какой-либо из этих дней случится великий праздник, то есть, как положено в церковном уставе; ни самому игумену, ни иным из братии не есть вне трапезы, разве будет великая нужда. 3) Об имуществе иноков, одежде, работах, мыльне: игумену и братии не иметь в кельях никакого стяжания, кроме одежды, книг и келейной работы; одежду и все потребное иметь всем из монастырской казны, одежду всем носить равную - из простого сукна и бараньи шубы, только игумену и священноинокам носить одежду из сукна чешского; на монастырскую работу выходить всем равно, кроме недельного, по повелению игумена; в мыльне не мыться, кроме великой нужды или немощи. 4) О монастырской икономии: всякие монастырские дела и справы игумену исправлять вместе с икономом и другими братиями, на то поставленными; все монастырские доходы из имений, за панихиды, сорокоусты, вклады, милостыни должны быть общими для всех и поступать чрез руки иконома и его помощников в монастырское казнохранилище; они должны вести записи всего прихода и расхода и ежегодно представлять отчет игумену и всей братии. 5) Об отлучке из монастыря: игумену из монастыря от братии не отлучаться, разве будет великая нужда поехать к господарю или к ктитору монастыря, или для обозрения церковных имений, но и тогда игумену ехать с ведома братии, и братия посылает с ним из среды себя двух или трех по собственному выбору, а не по выбору самого игумена; в имениях церковных долго не мешкать и не упиваться, а по окончании дела возвращаться в монастырь; если игумену прилучится когда ради монастырской потребы послать к какому-либо вельможе или ктитору монастыря, то пусть посылает не одного брата, но двух или трех. 6) О приеме в монастырь и кого в монастырь не принимать и не впускать: желающих принять иночество в той лавре игумену скоро не постригать, а дать им два-три месяца, иногда и шесть, чтобы рассмотрели устав монастырского жития; кому захочется и полюбится жить в обители до смерти, того постричь и вон из монастыря не пускать, кроме великой нужды; принимать в монастырь всякого желающего постричься в нем братолюбно и без вкупа, разве сам захочет, по доброй воле, дать что-либо в монастырскую казну, но и убогого, не имеющего ничего, также принимать в общее братство; приходящих иноков держать три дня, пока осмотрят житие той лавры, и кто из них захочет остаться в монастыре навсегда, того принять и дать ему вместо одежды, в которой пришел, другую от монастыря; если почему-либо решится впоследствии совсем оставить обитель, возвратить ему прежнюю его одежду и отпустить его; ребят в монастыре не держать и не принимать ни на науку, ни на послугу; женскому полу всякому в монастырь не ходить. 7) Об отношении игумена к братии: игумену иметь всю братию в любви, наставлять и держать по уставу общежития, а нерадивых и ленивых научать вместе с братиею на путь Господень; если же кто сделается непослушным и ропотником и станет жить вопреки наставлениям игумена, такого игумену наказывать: за первый проступок держать в подклети два дня на хлебе и воде, за второй - четыре дня, а за третий - шесть дней; если и затем не исправится, то игумену созвать всю братию и при ней убеждать и просить виновного, чтобы оставил свое бесчиние; если не оставит, то да приимет наказание церковное, т. е. сидение (в келье?); если же и после такого церковного наказания останется непослушным, да будет выслан вон из обители, как преступник ее общего устава. Не оставлял митрополит Иосиф без своего попечения Супрасльской обители и впоследствии. Когда на подаренное им обители имение Топилец стали заявлять свои права и посягательства какие-то Стаевниковичи, он испросил (1511) у короля Сигизмунда новую подтвердительную грамоту монастырю на это имение в ограждение от их посягательств и вскоре за тем (1513) написал письмо к другому ктитору Супрасльского монастыря, маршалку Ходкевичу, прося его защищать монастырских людей в имении Топилец от обид и насилий со стороны соседей, как защищает свое имение Хворощу, недавно подаренное им тому же монастырю. В 1514 г., посоветовавшись с бывшими на Соборе в Вильне епископами - Смоленским Варсонофием, Владимирским Пафнутием и Туровским Арсением, также с архимандритами и со всем своим клиросом, Иосиф пожаловал Супрасльскому монастырю, который "стал ново", т. е. вновь был построен из камня (с 1510 г.), грамоту, подобную той, какую дал некогда предшественник его Иона гродненскому Коложскому монастырю. В этой грамоте, упомянув о своем поставлении от Вселенского Цареградского патриарха Пахомия, равно о грамоте прежнего Вселенского патриарха Иоакима, данной на утверждение Супрасльской обители, Иосиф освобождает "тую честную лавру общую" от всякой подвластности митрополиту, от всякой подсудности ему и его слугам, от всяких митрополичьих пошлин из монастыря, которых не брали и прежние митрополиты; все управление и суд как в монастыре, так и в монастырских имениях отдает игумену, удерживая за собою право судить только игумена и иметь общее наблюдение за исполнением монастырского устава; предоставляет самой братии избирать себе игумена и присылать для поставления к митрополиту, а игумену - являться к митрополиту на Собор, когда будет позван от митрополита, без всяких податей и пошлин соборных. Грамота подписана Иосифом в Вильне, и при этом, говорит он, в числе других присутствовали "патриарха Цареградского священноинок Филипос, двора нашего архимандрит Лаврентий и протопоп соборное церкви в Новегородку поп Иаков Никольский". Кроме того, митрополит Иосиф делал Супрасльскому монастырю разные от себя приношения: пожертвовал ему жемчугу на сто коп грошей; крест великий, оправленный серебром, с позолотою и с камнями; другой крест, напрестольный, оправленный серебром, с позолотою и камнями; Евангелие пергаменное, оправленное серебром, с позолотою; потир великий и потир малый, серебряные и позлащенные; серебряное кадило, три иконы Богородицы, оправленные серебром, с позолотою, с драгоценными камнями и жемчугом; книгу Псалтирь в десть и пр.

Обращал также митрополит Иосиф внимание и на хозяйственную часть своего двора. В 1512 г. он купил у князя Василия Соломерецкого половину села Прилеп, на реке Всяжи, со всеми людьми, землями и угодьями за сто двадцать коп грошей, а в 1518 г. купил и другую половину того же села у пана Яна Завишича за двести коп грошей. Это приобретение Иосиф сделал не на церковные, а на собственные деньги и потому имел право распоряжаться купленным селом по своей воле, продать его или подарить кому-либо, оставить родным, наследникам, или пожертвовать на церковь. И в том же 1518 г. по просьбе митрополита и по ходатайству князя Константина Ивановича Острожского король утвердил село Прилепы за Иосифом со всеми его на это село правами. По иным имениям митрополиту приходилось иметь тяжебные дела: одно в 1516 г. с княгинею Гольшанскою и маршалком Бартошевичем; другое в том же и следующем годах с канониками главного виленского костела святого Станислава. На тех и других митрополит приносил жалобу королю, и король назначал судебные разбирательства обоих дел. Чем кончилось первое - неизвестно, а последнее решено более в пользу каноников, нежели митрополита, и, судя по изложению дела, совершенно справедливо.

О прочих владыках того времени можно сказать немногое. Полоцкий владыка Евфимий принес королю разом две жалобы: одну на митрополита Иосифа, другую на Владимирского владыку Вассиана. Обе жалобы были рассмотрены на Брестском сейме 5 июля 1511 г. Для этого все три иерарха должны были лично явиться и стать пред королем и его панами радами. Евфимий жаловался на Иосифа, что он не называет его в своих грамотах архиепископом, как называли прежние митрополиты его предместников, и даже возбраняет ему самому титуловать себя архиепископом, как титуловались его предместники. Иосиф отвечал: "Прежние митрополиты писали Полоцких владык архиепископами, но по своей доброй воле, а не из стародавнего обычая". Король спросил князей Друцких и бояр полоцких: как было издавна? И они поведали, что издавна владыки Полоцкие писались архиепископами и все митрополиты из века писали их архиепископами. Тогда король с своею радою признал владыку Евфимия правым и приказал митрополиту писать его архиепископом и сохранить этот титул за Полоцкими владыками навсегда. Вслед за тем Евфимий высказал свою жалобу на Владимирского владыку Вассиана так: "Он хочет сидеть выше меня, а прежние владыки Владимирские никогда не сиживали выше Полоцких". Вассиан против жалобы не захотел ничего сказать. И как князья Друцкие и бояре полоцкие подтвердили слова Евфимия, то король с своею радою определил Полоцкому владыке садиться всегда выше Владимирского, но присовокупил: "Если же у Владимирского владыки будет по этому какое-либо дело на Полоцкого, то пусть пожалуется нам на него в другое время, когда мы будем иметь великий сейм со всеми панами радами нашими и когда с нами же будут митрополит и все владыки, тогда мы разберем жалобу по справедливости". Последние слова показывают, что иногда на литовских сеймах присутствовали и все православные архиереи(tm).

Владимирский и Берестейский владыка Вассиан просил Сигизмунда, чтобы он утвердил за Владимирскою кафедрою несколько имений и фольварков, которые завещал на соборную церковь Пречистой во Владимире бывший староста владимирский маршалок Федор Янушевич, и король дал утвердительную грамоту (20 апреля 1508 г.). Через полтора месяца и Луцкий владыка Кирилл просил короля утвердить за Луцкою кафедрою два имения, пожалованные тем же Янушевичем на соборную церковь святого Иоанна Богослова в Луцке, - король дал и этому владыке утвердительную грамоту, но прибавил в ней: "Луцкие епископы имеют посылать с тех имений людей своих на земскую службу наравне с князьями, панами и земянами против всякого нашего неприятеля, по уставам земли Волынской". Пинскому и Туровскому владыке Вассиану пожаловал (9 апреля 1513 г.) на его владычную, или соборную, церковь Рождества Пречистой Богородицы в Пинске князь Федор Иванович Ярославич три с половиной дворища в селе Нинковичах со всеми людьми, землями и разными угодьями. Пинскому же владыке и на ту же владычную церковь завещала (5 марта 1518 г.) и супруга Федора Ивановича Ярославича княгиня Александра Семеновна свой "дворец" и принадлежавшие к нему земли и угодья с тем, однако ж, чтобы только половина доходов с них шла владыке, а другая половина - священникам той церкви. В 1520 г. князь Константин Иванович Острожский записал на соборную церковь Успения Пресвятой Богородицы в Турове владыке Пинскому и Туровскому Арсению и его преемникам всех подданных своих граждан города Турова с их домами и всеми имениями, три села с землями, лесами и угодьями, до четырнадцати озер и медовую дань с некоторых других своих вотчин.

Но, давая или подтверждая православным епископам грамоты на их права и привилегии, Сигизмунд вместе с тем позволял себе иногда и такие действия, которыми подрывалось православное епископство в самом корне. Едва прошло десять лет после Виленского Собора, определившего, чтобы никто не подкупался под живых епископов, т. е. не покупал их кафедр, еще занятых, как повторился подобный случай во всем своем безобразии. Был у Сигизмунда писарь Михайло Васильевич Коптя, которого он послал в Крымскую Орду с суммою в сто коп грошей, чтобы расположить татар в свою пользу; сумма оказалась недостаточною, и Коптя издержал в Орде немало своих денег. Затем, сопровождая крымских послов к королю с их свитою, простиравшеюся до шестидесяти человек, кормил их дорогою на собственный счет и еще более издержался. По окончании поручения, явившись к Сигизмунду, Коптя просил вознаградить его, и чем же? Не деньгами, а тем, чтобы его отцу пану Василию Евлашковичу король пожаловал епископскую кафедру, Луцкую или Владимирскую (две самые богатые кафедры по имениям), какая прежде сделается праздною. И Сигизмунд охотно согласился и выдал грамоту, в которой объявил, что за верную службу писаря Копти и за понесенные им на службе издержки дает его отцу пану Василию Евлашковичу одну из названных епископских кафедр, какая прежде станет праздною, а самому Копте предоставляет то "челомбитье", которое имел бы взять он, король, от той епископии при назначении ей нового епископа. Тут попраны были и права всей православной Церкви, которой навязывался для епископского служения человек, может быть вовсе не способный и вовсе к тому не подготовленный, и утвердившееся обычаем право местных православных участвовать в избрании своих епископов. А кроме того, из этой грамоты узнаем, что польский король брал от православных епархий приношения - челомбитья каждый раз, когда назначал им епископов. Значит, брал и с тех, кому хотелось купить себе епископию, и от тех, кому давал епископов.

Благотворения на церкви и монастыри не только не прекращались, а еще увеличивались, и это прежде всего видим в епархии митрополита. В Вильне Пречистенский митрополитанский собор подвергся (1506) сильному повреждению: в нем обрушился главный купол и на стенах показались трещины. Несчастье произошло от сотрясения почвы, вследствие того, что для укрепления городской стены, проходившей в одиннадцати саженях от собора по берегу реки Виленки, или Вилейки, тогда забивалось множество свай. Через пять лет князь Константин Иванович Острожский выпросил у короля Сигизмунда грамоту (19 июня 1511 г.) на возобновление собора и совершенно перестроил его на старом фундаменте в готическо-византийском стиле, с большим куполом посредине и четырьмя башнями по углам. При этом собор был освящен несомненно во имя Успения Пречистой Богородицы. Затем князь исходатайствовал у короля еще разрешение (29 декабря 1515 г.) построить для Пречистенского собора, и действительно построил, на реке Вилейке мельницу на содержание митрополита Иосифа и его преемников. А князь Федор Иванович Ярославич определил (25 сентября 1516 г.) выдавать собору ежегодно из имения своего Вяды по сорока куниц собственно на содержание соборных священников, но с тем, чтобы митрополит в это пожертвование совсем не вступался. В 1514 г. князь Константин Иванович Острожский пред сражением с московскими войсками под Оршей дал торжественный обет, в присутствии многих знатных лиц, соорудить в Вильне две каменные церкви: одну во имя Пресвятой Троицы, а другую во имя святителя Николая, если литовское оружие увенчается успехом. Одержав знаменитую Оршинскую победу, князь просил у короля дозволения исполнить свой торжественный обет, тут же подкрепленный бывшими его свидетелями. И король, несмотря на существовавшее запрещение строить русские церкви, как сам выражается, "отменил его на этот раз" и дал славному полководцу просимое им разрешением. Тогда князь вновь соорудил из камня храм Пресвятой Троицы на том месте, где "прежде стояла деревянная церковь с монастырем того же имени", и перестроил Николаевскую (Перенесенскую) церковь, которая и прежде была каменною. Из грамоты короля видно, что тогда еще не совсем отменен был Казимиров закон, возбранявший сооружение православных храмов, но этот закон по временам напоминал о себе едва ли не в одной Вильне, а вдали от столицы и от короля, например князь Федор Ярославич, как мы видели, еще при Александре беспрепятственно построил многие церкви. Не можем пройти здесь молчанием, что вскоре по сооружении каменной церкви в Троицком виленском монастыре князем Острожским в первый раз упоминается при этой самой Свято-Троицкой церкви и женский монастырь: около 1520 г. в нем будто бы проводила жизнь в качестве монахини дочь известного нам канцлера королевы Елены и маршалка литовского Ивана Семеновича Сапеги по имени Екатерина. Женский этот монастырь мог находиться на том самом месте, на котором он находился и впоследствии, т. е. рядом с мужеским Троицким монастырем, где ныне дом и помещение духовенства виленского кафедрального собора.

В Гродне Коложскому Борисоглебскому монастырю по ходатайству возобновителя его Богуша Боговитиновича король подтвердил своими грамотами (1508 и 1512) все имения, как пожертвованные на монастырь его ктиторами или фундаторами, так и купленные его первыми игуменами. В Ковне церкви святого Николая князь Федор Иванович Ярославич подтвердил (3 августа 1513 г.) грамоту отца своего Ивана Васильевича, которою последний назначил на ту церковь десятину всякого хлеба от своего двора Сосновского. В Новогрудке Борисоглебский митрополитанский собор если не вновь воздвигнут, то перестроен из камня князем Константином Ивановичем Острожским, который притом выпросил у короля на содержание крылошан собора пять служб людей и три пустоши в его королевской Цыринской волости со всеми землями, угодьями и доходами, в 1517 г., 26 ноября, король по просьбе того же князя новою грамотою утвердил это свое даяние. В Киеве монастырь Печерский, владевший уже значительными поместьями, получил (6 марта 1516 г.) от князя Константина Ивановича Острожского двор Городок с двумя приселками и село Вольницу в Глушской волости с угодьями и доходами по завещанию тещи его, княгини Анастасии Голыланской. А что Киево-Печерский монастырь был уже довольно богат, можно заключать из челобитной тогдашнего архимандрита его Вассиана королю Сигизмунду. На Вассиана сделан был какой-то донос королю, и король послал приказ киевскому воеводе Монтовтовичу взять архимандрита и заключить в оковы, при этом у него отняты были двое коней, несколько десятков золотых червленых, множество жемчугу, ковров, лисиц, куниц, бобров, кунья шуба, крытая золотою парчою и пр. Когда по ходатайству Константина Ивановича Острожского пред королем Вассиан был освобожден и решился ехать в Вильну, он повел для короля двух коней в полной сбруе и повез ему пятьдесят золотых, кунью шубу, крытую черным атласом, и разные другие подарки, но и в Вильне был схвачен и заключен в оковы тивуном Бутримом, который при этом отнял у него не только все подарки, назначенные королю, но еще сорок коп грошей, сорок золотых угорских и много других вещей. Что сделано по челобитной Вассиана - неизвестно, но, очевидно, он настоятельствовал не в бедной обители. Из других киевских монастырей Выдубицкий получил (5 июня 1517 г.) жалованную грамоту от митрополита Иосифа на принадлежавшую киевскому митрополитальному Софийскому дому пахотную землю, на которой существовал некогда Гнилецкий монастырек, а Пустынно-Николаевский получил несколько грамот то от короля Сигизмунда, то от других лиц. Сигизмунд подтвердил монастырю грамоты прежних королей, Казимира и Александра, на земли и угодья, утвердил за монастырем новые земли и угодья, купленные им самим и подаренные ему киевскими воеводами Монтовтовичем и Немировичем и другими киевлянами, и пожаловал монастырю по просьбе игумена с братиею трех людей. Прочие жертвователи, в том числе черкасский староста Дашкович, также выдавали монастырю свои записи и грамоты на сделанные ими пожертвования. В Минске Вознесенскому монастырю Сигизмунд подтвердил (24 ноября 1513 г.) грамоту королевы Елены на подаренное ею село Простенец и пожаловал (25 ноября 1513 г.) в самом замке своем место для построения "дома убежища". А в Минском уезде князь Константин Иванович Острожский, построив церковь святого Николая в имении своем Смолевичах, дал ей (1507) дарственную запись на три волоки земли с огородами и сенокосами, подтвержденную потом (1508) и королем Сигизмундом(tm).

Немало было благотворений на монастыри и церкви и в других епархиях. В Полоцке некто Иоаким Туровский подарил (1509) Предтеченскому монастырю свое родовое село на реке Турове с принадлежащими ему угодиями. В Витебске по жалобе местного архиепископа Иосифа и всего духовенства на витебского воеводу Януша король приказал ему (1516) отпускать по-прежнему на городские церкви, особенно Успенскую и Михайловскую, разные установленные дани из королевских дворов и волостей и не возбранять церковным рыболовам ловить в озерах рыбу, по давнему обычаю. В Мстиславле местный князь Михаил Иванович Жеславский пожаловал Нагорному Николаевскому монастырю четыре семьи людей с данями и доходами (1507); Пустынскому монастырю село на реке Ослине с пашнями и угодьями (1507) и сеножать близ реки Вехры (1511); Онуфриевскому монастырю, который назван в грамоте "лаврою", ез на реке Соже (1515) и Спасской городской церкви пустошь с землею пахотною, бортною и с сеножатью (1519). В Пинске и его округе князь Федор Иванович Ярославич пожаловал двум городским церквам. Николаевской и Дмитриевской, остров Пнюской, с правом селить на нем людей, а Николаевской, кроме того, две копы грошей ежегодной дани (1518); Лещинскому монастырю - ниву, дворище в селе Ольвичах, пять озер и полдворище в селе Сухом (1514, 1518, 1520); Введенской церкви в селе Купятичах - участок леса (1511); Зачатиевской церкви в селе Ставке - определенное количество мерок зерна с двух мельниц (1519); церкви святого великомученика Димитрия в селе Городецком - полколоды меду и пятьдесят грошей ежегодной дани (1518). В Турове князь Константин Иванович Острожский записал (1508 и 1513) на церковь Преображения Господня сад с пасекою, поля и сеножать. В Смоленске король Сигизмунд пожаловал (1507) Спасскому монастырю Матвеевскую пустошь и две службы людей. В Кобрине подтвердил (1512) Спасскому монастырю село Корчичи и при нем разные угодья и десятину по отказу князей кобринских. В Дермани князь Константин Иванович Острожский пожертвовал (1507) в Дерманский общежительный монастырь богатую церковную утварь: сребропозлащенный потир, украшенный камнями, с такими же дискосом, звездицею и лжицею; сребропозлащенный крест воздвизальный с мощами; Евангелие с священными изображениями на финифти, обложенными серебром, золотом и драгоценными камнями; три сребропозлащенных и два золотых венца; шесть завес, бархатную, атласную и тафтяные; двое риз камчатных, обложенных бархатом на золоте, и бархатный на золоте епитрахиль; два камчатных воздуха и десять книг месячных Миней, две на пергамене и прочие на хартии. А пан Семен Олизарович, тесть князя Януша Сангушковича, записал (прежде 1512 г.) на тот же монастырь имение свое Белашов, купленное за тридцать коп грошей. В 1517 г. жена каштеляна земли Волынской Агафия Пясечинская просила митрополита Иосифа Солтана и архимандрита Жидичинского монастыря Паисия создать в имении ее Тороканях (ныне Кобринского уезда Гродненской губернии) храм Святой Живоначальной Троицы и при нем мужеский общежительный монастырь, для чего и представила митрополиту сто коп битых грошей литовских и подарила на монастырь кроме Торокань еще другие четыре свои имения с тем, однако ж, чтобы этот монастырь не был ни митрополичьим, ни приписным к Жидичинскому, а был самостоятельным и чтобы братия его сами избирали себе игумена(tm).

Монастыри и церкви, как прежде, отдавались под патронатства, и священники поступали к церквам по праву наследства. Король Сигизмунд по просьбе князя Константина Ивановича Острожского отдал (1507) ему Жидичинский Николаевский монастырь в Луцком повете, с тем чтобы князь держал монастырь в своей власти, подавал ему архимандрита с своей руки и имел все села и имения монастыря в своей руке. Точно так же по просьбе городенского старосты Юрия Радивила король отдал ему (1520) в "подаванье" Спасскую церковь с ее землями, находившуюся в его имении Котре. Польская королева Бона дала наказ (1520) своему пинскому державце, чтобы к Юрьевской церкви в пинском замке определен был священником внук тогдашнего священника, уже состарившегося, "якож есть обычай в Руси, иж церковь и доходы церковные на потомки спадает".

Покровительство, какое оказывал король Сигизмунд православным владыкам, монастырям и церквам, не ограничивалось одним духовенством, но простиралось и на всех православных мирян. Он подтверждал целым областям по просьбе местных князей, бояр, шляхты и всего населения уставные грамоты, данные им еще прежними королями, Казимиром и Александром, и в этих грамотах предоставлял одни и те же права жителям обоих исповеданий, латинского и православного, как гражданские, так и церковные. Он вводил в города по примеру своих предшественников так называемое магдебургское право, по которому горожане управлялись и судились сами собою, чрез своих выборных, и в жалованных грамотах на магдебургское право ясно определял, чтобы половина таких выборных радцев (в Полоцке, например, число их простиралось до 24) были римского закона, а другая половина - греческого закона и чтобы из среды радцев ежегодно избирались два бурмистра, также один римского, а другой греческого закона. Этим православные обитатели городов совершенно уравнивались по управлению и суду с своими согражданами-латинянами.

Так было в великом княжестве Литовском, но не так было в Галиции. Там с каждым годом увеличивалось число польских панов-помещиков, и в их руки переходили русские имения. И между тем как на Волыни, в Подолии и других областях, принадлежавших Литве, православные, наравне с латинянами, занимали и первостепенные должности, в Галицкой Руси все воеводства, кастелянства, староства король раздавал только полякам. Между тем как в литовских городах православные имели совершенно одинаковое с латинянами участие в городском управлении и суде, в городах Галиции, особенно во Львове, поляки и немцы захватили себе всю власть в магистратах, вытеснили оттуда русских и притесняли их. То же было и в отношении церковном. Киевский митрополит для управления делами бывшей Галицкой митрополии обыкновенно имел в разных ее поветах, или округах, своих наместников, из которых один заведовал собственно округом Галича, или Галичским, а также находившимся в Галиче митрополитанским домом-монастырем, называвшимся Крылос, с принадлежавшими ему имениями. И что же оказывается? Этих наместников в начале XVI столетия поставлял не сам митрополит, а избирали и ставили местные городские старосты по воле короля, может быть, только с согласия митрополита. По крайней мере, в 1508 г. галицкий староста маршалок Станислав Ходеч, очевидно латинянин, в своей договорной грамоте прямо говорил, что он получил "опекальничество", или попечительство, над монастырем Крылос от августейшего короля, и выражал свою волю отдать, за условленную плату, какому-то пану Роману Осталовичу этот митрополитанский монастырь с принадлежавшими ему селами (Подгродзье и Благовещение), землями и доходами, а равно со всеми пошлинами, какие издревле ежегодно собирались с попов Галичского округа на митрополита, и даже с правом духовного суда над попами, находившимися под ведением монастыря Крылоса, если только на это изъявит согласие король или этому не воспрепятствует митрополит. Король, однако ж, не изъявил согласия, потому что по вопросу о назначении наместников Киевского митрополита в Галиции произошел спор между старостою Станиславом Ходечем и тогдашним латинским архиепископом Львовским Бернардом. Вследствие чего Сигизмунд, желая, как сам выражается, по долгу христианского государя, чтобы схизматики в Галиции удобнее могли быть привлекаемы к истинной вере, предоставил (15 апреля 1509 г.) право назначать наместников Киевского православного митрополита в Крылосе, Львове и других местах Львовской епархии Львовскому латинскому архиепископу, не давая ему, однако ж, права назначать самих русских священников. Прискорбно было, конечно, такое распоряжение короля митрополиту Иосифу Солтану, но король дозволил ему в энаменование его духовной власти над Галицкою епархиею, бывшею некогда митрополиею, титуловаться митрополитом не только Киевским и всея Руси, но и Галицким, с этого, по крайней мере, времени и года и, без сомнения, не без воли короля Киевские митрополиты начали именоваться и Галицкими даже в официальных бумагах, хотя часто и опускали в своем титуле это последнее название, и сам король также начал называть их иногда Галицкими в своих грамотах. Притеснения православным в Галиции, особенно во Львове, более и более усиливались и дошли до того, что львовское церковное братство, состоявшее из почетнейших граждан, принуждено было принесть жалобу королю, и король по ходатайству за них князя Константина Ивановича Острожского назначил комиссию для обсуждения дела, и в 1521 г. издал следующее постановление: 1) русские в делах большей или меньшей важности имеют приносить присягу не в латинском костеле, но в своей церкви; 2) во всех делах могут быть свидетелями пред судом, к чему прежде не допускались; 3) священники их могут ходить в городе к больным со Святыми Дарами в церковном облачении, но без свеч, а в улице, называемой Русскою, и со свечами; 4) магистрат, состоящий из одних латинян, имеет право сам назначать православных священников, но должен обращать внимание на представление русского общества и от поставленного священника может брать рукавичного не более двух коп грошей; 5) тела умерших русских священник может провожать чрез город в церковном облачении, что дотоле возбранялось, но без свеч и колокольного звона, а в Русской улице можно и петь, и звонить, и зажигать свечи. Одно это постановление достаточно свидетельствует, каково было положение православных в Галиции.

Князь Константин Иванович Острожский ("пан виленский, гетман найвысший, староста луцкий и браславский, маршалок Волынской земли"), принявший на себя ходатайство пред королем и за угнетенных галичан, был во дни митрополита Иосифа Солтана самым могущественным покровителем и благотворителем Западнорусской Церкви. Потомок знаменитого Даниила галицкого или, как ныне догадываются, древних князей туровских и пинских из племени святого Владимира, князь Константин Острожский оказал необыкновенные заслуги отечеству в звании полководца, не раз удостаивался редких почестей и триумфов за свои победы, пользовался всеобщим уважением соотечественников, и по воинским доблестям не было ему равного не в одной Литве, но и в Польше. Очень естественно, если голос такого человека имел особенную силу пред государем. И мы видели, что почти все милости и льготы более значительные, какие оказал Сигизмунд православному митрополиту, епископам, церквам и монастырям, были оказываемы преимущественно ради найвысшего гетмана Константина Ивановича Острожского, и сам король даже прямо свидетельствовал об этом в своих грамотах. Вместе с тем, отличаясь по примеру своих предков высоким благочестием и пламенною приверженностию к православной вере и обладая обширными имениями и богатствами, князь Константин не щадил для нее своих сокровищ, строил и обновлял церкви, наделял монастыри землями и угодьями, делал щедрые приношения архиерейским кафедрам и в этом отношении также превосходил всех своих единоверцев-соотечественников. Православные иерархи питали к нему глубокое уважение и доверие, особенно митрополит Иосиф. Последний, достигнув старости и подвергшись тяжкой болезни, просил у короля дозволения избрать себе опекуном по смерти князя Константина Ивановича. Просьбу старца-первосвятителя подкрепили своими письмами к Сигизмунду воевода киевский, и сам Константин Иванович Острожский, указывая на то, что, когда король по смерти митрополитов посылает для описи их оставшегося имущества своих дворян, дворяне обыкновенно расхищают имущество скончавшегося и опустошают митрополичьи имения, отчего бывает великий ущерб для его преемников и для Церкви Божией. Король согласился на просьбу митрополита и дал грамоту (26 сентября 1521 г.) князю Константину Ивановичу, чтобы он, когда скончается Иосиф, принял по его завещанию под свою опеку его достояние и все митрополичьи имения, велел собирать и хранить в целости куницы и все другие митрополичьи доходы, а также описать и хранить все вещи в митрополичьих дворах, пока не будет назначен новый митрополит. Митрополит Иосиф Солтан скончался после этого скоро, но князь Константин пережил его на несколько лет и оставался опорою Западнорусской Церкви еще почти во все время служения ей следующего митрополита.

III

Преемник митрополита Иосифа Солтана назывался также Иосифом. Прежде он был архиепископом Полоцким и известен уже нам тем, что в 1516 г. вместе с священниками города Витебска приносил жалобу королю на витебского воеводу Януша. Во время своего святительствования в Полоцке Иосиф вместе с двумя сынами своими Иваном и Михаилом купил у разных полоцких жителей (за 150 коп грошей и за 38 рублей грошей) земли и двор в Полоцке близ Софийского собора и все это отдал старшему сыну своему Ивану, который служил королю в числе полоцких дворян, значит, Иосиф был некогда женат и, вероятно, происходил из дворянского рода. На митрополию он избран, надобно полагать, в первые месяцы 1522 г., потому что в июле носил уже имя нареченного митрополита, как затем и в октябре, а в конце 1523 г. назывался уже прямо митрополитом и впоследствии подписывался так: "Волею Божою Иосиф архиепископ, митрополит Киевский, и Галицкий, и всея Русии". Об этом первосвятителе даже униатские и иезуитские писатели сознаются, что он был схизматиком, находился в послушании Цареградскому патриарху и не хотел знать унии.

С самого избрания Иосифа III на митрополитскую кафедру начали вновь обнаруживаться неприязненные отношения латинян к православной Церкви, которые совсем почти были незаметны уже около двадцати лет. В 1522 г., как рассказывают польские писатели, король Сигизмунд, переместив трокского воеводу Гаштолда в Вильну, захотел почтить званием воеводы трокского своего славного гетмана князя К. И. Острожского и тем возвести его в сенаторское достоинство. К изумлению, этот поступок короля возбудил против него на бывшем тогда гродненском сейме сильную оппозицию в польских и литовских панах римской веры не потому, чтобы они считали своего вождя-богатыря недостойным воеводства и сенаторства, а потому, как говорили они, будто король нарушил их права, данные им еще на Городельском съезде 1413 г. и утвержденные самим же королем присягою при его коронации, - права, по которым только римские католики и униаты могут занимать высшие должности в государстве и сенаторские кресла. Огорченный до глубины души, доблестный князь-герой просил короля уволить его от нового высокого звания, которого вовсе не искал и не желает, и заявлял, что довольствуется одною справедливостью, оказанною его заслугам королем, и готов по-прежнему служить отечеству без всяких наград. Но король не согласился на просьбу и настоял на своем. Зато, с другой стороны, ввиду неумолкавшей оппозиции будто бы издал на сейме (25 марта) грамоту, в которой объяснял, что пожаловал князю Острожскому сенаторское звание только ради его необыкновенных заслуг, не в пример другим, и обязывался, что впредь ни он сам, ни его преемники не нарушат Городельского акта и никто из лиц, не состоящих в послушании Римской Церкви, не удостоится сенаторского звания. Всему этому рассказу можно верить разве только наполовину, потому что князь К. И. Острожский, как гетман и пан виленский, много лет уже был членом королевской рады, или сенатором, о чем свидетельствуют несомненные документы. Следовательно, латинские паны могли теперь протестовать разве только против избрания его на место трокского воеводы. Но и в этом отношении поступок их представляется странным. Закон Городельский действительно доселе не был отменен, однако ж, он давно уже не действовал и был почти забыт. Многие православные при королях Казимире, Александре и самом Сигизмунде занимали высшие государственные должности и были даже воеводами, например Иван Ходкевич (около 1458 г.) - воевода витебский, тот же Иван Ходкевич (около 1480 г.), князь Димитрий Путятич (около 1500 г.), князь Иван Львович Глинский (около 1506 г.), князь Юрий Александрович Гольшанский (1508), князь Юрий Ходкевич (1510), Андрей Немирович (около 1517 г.) - воеводы киевские, князь Александр Юрьевич (около 1495 г.) - воевода виленский. Почему же именно теперь вспомнили латинские паны о Городельском постановлении и потребовали его исполнения? Они видели, что в последние годы схизма, т. е. православие, более и более усиливалась в Литовском княжестве, не встречая себе никаких притеснений и противодействия; видели, каким могущественным покровителем для нее был князь Острожский, и не могли не понять, что, сделавшись одним из первых воевод, он станет еще могущественнее, и чувство религиозного фанатизма, столь обычное в последователях папства, уснувшее было на время, пробудилось с новою силою и выразилось такою открытою неприязнию к православным. А что не лично против князя Константина Острожского действовали здесь латиняне, не по какой-либо зависти или ненависти к нему, а против веры, которой он был представителем и главнейшим покровителем в Литве, это подтвердилось на виленском сейме 1529 г., когда они снова будто бы вынудили короля повторить обязательство за себя и за своих преемников, что схизматики никогда не будут возводимы на высшие государственные должности. Король по форме уступил своим крикливым панам, но сам не изменился по отношению к православным и по-прежнему допускал их даже на должности воевод; в особенности не изменился к своему найвысшему гетману и предоставил ему первое место в ряду сенаторов светских, следовавших за духовными сенаторами-бискупами; дозволил ему и его потомкам (17 августа 1522 г.), как сам выражался, за его высокие и знаменитые заслуги при трех королях печатать все свои грамоты и письма красным воском; пожаловал ему (21 декабря) ради тех же великих заслуг свою королевскую вотчину Смольняны, которую некогда держала королева Елена, и многие другие и, как увидим, не переставал уважать его ходатайства за своих единоверцев.

Латинское духовенство позволяло себе в Вильне относиться с пренебрежением и горделивою притязательностию к православному духовенству. Однажды в 1525 г. капланы святого Яна, проходя ночью мимо Пречистенского собора, вздумали произвести звон на его колокольне; сбежался народ, думая, что случился пожар или смятение; капланы поспешили скрыться. Митрополит Иосиф, когда приехал в Вильну, послал к Виленскому бискупу Яну (1519 - 1536) с просьбою, чтобы он разобрал дело капланов и поступил с ними по справедливости. Но посланцы митрополита не были даже допущены к бискупу; напротив, сам бискуп прислал к митрополиту жалобу, что капланы святого Яна в то время были избиты прибежавшими из поповских домов, ивановского и покровского, и назначил время, когда эти попы должны явиться на бискупский двор для суда над ними. Затем снова присылал к митрополиту с требованием представить тех попов на бискупский двор для расправы над ними. Митрополит пожаловался королю. И король Сигизмунд, хотя бискуп Ян был его родной сын (побочный), принял сторону митрополита и приказал Яну, чтобы он произвел справедливый суд над капланами, звонившими на Пречистенском соборе, и дал удовлетворение митрополиту; чтобы не требовал к себе на двор русских попов для расправы, чего никогда не бывало, а предоставил обиженным ими капланам искать правого суда над попами пред митрополитом на его дворе, как прежде издавна бывало, и чтобы строго обязал своих духовных не делать впредь подобных обид церквам греческого закона. Несмотря, однако ж, на это, если не сам бискуп, то его врадник продолжал вступаться в права митрополита: хватал попов и людей митрополичьих в Вильне, сажал их в заключение, судил и рядил их, а некоторые попы, провинившись в чем-либо, сами бежали к нему, и он заступался за них и не хотел выдавать их митрополиту. Митрополит вновь пожаловался. И король дал новую грамоту (22 августа 1531 г.) бискупу Яну, в которой объяснял, что это "вещь непотребная", чтобы его врадник судил попов греческого закона, и затем приказывал строго воспретить враднику все такого рода бесчинства и отнюдь не вмешиваться в законные права Русского митрополита. С канониками виленского католического собора святого Станислава митрополит Иосиф имел спорное дело о земельном владении. Назначено было время, когда обе стороны должны были явиться на суд и представить свидетелей. Митрополит явился лично с своими свидетелями, а каноники не захотели явиться и свидетелей не прислали, между тем продолжали владеть и пользоваться спорною землею. Нужно было в другой раз назначить время для разбирательства дела, и потребовалась грамота самого короля (25 февраля 1532 г.) каноникам, чтобы они исполнили законные требования суда и митрополита(tm).

В бывшей Галицкой митрополии сам король Сигизмунд, как мы видели, предоставил латинскому Львовскому архиепископу вмешиваться в дела православного митрополита и избирать его наместников. К счастию, сам же король отчасти поправил теперь незаконное дело, хотя, быть может, и ненамеренно. Латинский архиепископ по королевской грамоте ставил не одного, а нескольких митрополичьих наместников для православной Галиции, и притом таких наместников, которые удобнее могли бы привлекать мнимых схизматиков к римской вере. В 1522 г. Сигизмунд почему-то вздумал назначать для Галицкой Руси вместо многих одного митрополичьего наместника и по ходатайству некоторых своих советников с согласия и Львовского архиепископа определил на эту должность дворянина Яцка (Иакинфа) Гдашицкого, поручив ему иметь наблюдение над попами и "синагогами русского обряда" (так названы в грамоте короля православные церкви) в округах Львовском, Галичском, Коломыйском, Каменецком и Снятинском и исполнять все другие дела, соединенные с должностью наместника. А через пять месяцев по воле и с согласия того же Львовского архиепископа удостоил Иакинфа Гдашицкого возведения в сан архимандрита, подчинил его ведению кроме пяти названных округов еще Жидачевский и облек наместника-архимандрита властию производить суд в делах духовных и вообще пользоваться теми самыми правами, какими "некогда пользовался в этих округах владыка, или митрополит, Галицкий". Таким образом, произошли две важные перемены: наместником митрополита в Галиции назначен один, и притом православный; этим наместником сделалось лицо духовное - архимандрит. Дальнейшее зависело уже от самого избранного наместника. Пользуясь покровительством братьев Ходеч, двух знатнейших польских панов в Галиции, он не захотел подчиняться латинскому архиепископу, торжественно совершал православное богослужение, объезжал вверенные ему округа, убеждал всех совратившихся в латинство сделаться вновь православными, и некоторые действительно, "к ущербу и поношению римской веры, принятой ими, возвращались к греческой схизме". Львовский архиепископ жаловался королю, и король своею грамотою (1523) запретил братьям Ходеч покровительствовать Гдашицкому, а всем жителям Галиции объявил, что Гдашицкий есть собственно наместник Львовского архиепископа. Но Гдашицкий, несмотря на то, совсем отказался от подчинения латинскому архиепископу и отдался под власть Киевского митрополита. Митрополит Иосиф, прежде гневавшийся на Гдашицкого, может быть, потому, что последний был избран в наместника и поставлен в архимандрита не по его воле, а по воле латинского архиепископа, издал в 1526 г. окружную грамоту ко всему галицко-русскому духовенству и мирянам, в которой объявлял, что он простил и разрешил архимандрита монастыря святого великомученика Георгия во Львове Исаакия (монашеское имя Иакинфа) Гдашицкого и утвердил его своим наместником во всех поветах - Галицком, Львовском, Каменецком, Межибужском, Коломыйском и Жидачевском - и затем благословлял православных, духовных и мирян, оказывать этому наместнику послушание во всем, "по воле и листам господаря" - знак, что принятие Гдашицкого митрополитом совершилось с ведома и разрешения самого короля. Надобно присовокупить, что в наместничество архимандрита Исаакия, к утешению львовского православного братства, король Сигизмунд по ходатайству трокского воеводы Константина Ивановича Острожского освободил двумя своими грамотами (1522 и 1524) состоявший под покровительством братства монастырь святого Онуфрия от поземельного чинша в 24 гроша, который монастырь платил до того времени.

Кроме борьбы с латинянами православным иерархам приходилось еще вести борьбу с светскими властями и лицами, непрестанно посягавшими на церковные права и достояние. И в этом случае для иерархов главнейшим орудием было обращаться с жалобами к королю и просить его защиты. По просьбе Пинского и Туровского владыки Ионы и по ходатайству князя Константина Ивановича Острожского Сигизмунд подтвердил (9 февраля 1522 г.) грамоту брата своего Александра, чтобы светские люди, князья, бояре и другие в Пинской епархии не строили церквей и монастырей без воли владыки, не отнимали попов из-под его власти, не препятствовали ему и его протоиерею и прочим служебным лицам иметь надзор за духовенством, производить над ним суд и не вмешивались в духовные дела под опасением в противном случае платы трех тысяч коп литовских на короля. По жалобе митрополита Иосифа Сигизмунд дал приказ (1530) войту, бурмистрам и радцам города Вильны, чтобы они не привлекали церковных и монастырских людей, издавна живущих в Вильне на церковных землях и подсудных церковной власти, к суду светскому в ратуше и не заставляли их наравне с прочими жителями города давать на ратушу платежи и доходы, а оставили ведать и судить тех людей духовному начальству, как бывало всегда при прежних митрополитах. По жалобам того же митрополита Иосифа король неоднократно рассылал свои грамоты к князьям, панам, воеводам, старостам, наместникам и прочим властям великого княжества Литовского, чтобы они не делали великих несправедливостей и грабежей церковным людям и не вступались в духовные дела митрополита, а в 1533 г. вновь подтвердил это всем названным властям и лицам, угрожал им своим гневом за непослушание и отправил к ним особого своего дворянина, который бы еще словесно именем короля наказал им не препятствовать митрополиту судить их попов и людей греческого закона в делах духовных и в противном случае брал бы насильно этих попов и людей и представлял к митрополиту.

Право подаванья, которым с такою неограниченностию пользовался сам король и которое продолжал предоставлять другим лицам, также немало стесняло права Церкви и духовных властей и иногда служило поводом к явным несообразностям, на которые, впрочем, и сами православные вследствие укоренившегося обычая смотрели безразлично. Епископ Владимирский и Брестский Пафнутий писал к королю, что Луцкий владыка Кирилл находится в великой старости и болезни, и бил челом, чтобы по смерти этого владыки король дал "тот хлеб духовный, владычество Луцкое" ему, Пафнутию. И король пожаловал Пафнутию грамоту (1526), что ему, а не кому-либо другому отдаст тот хлеб духовный по смерти владыки Кирилла, ссылаясь притом и на ходатайство трокского воеводы князя Константина Ивановича Острожского. Лаврашевский архимандрит Алексей поведал пред королем, что троицкий архимандрит в Вильне Тихон весьма немощен, и просил дать по животе Тихона ему, Алексею, ту троицкую архимандритию, о чем писали также к королю воевода трокский князь Острожский и сам митрополит. Король во внимание к таким ходатайствам пожаловал (1524) и Алексию грамоту, что предоставит ему просимую архимандритию. Некто Андрей Дягилевич из Киева поведал пред королем, что имеет намерение сделаться священником, а как князь Федор Ярославич забрал у него товар и много вещей и, не заплативши за них, умер и долг должен быть уплачен из королевской казны, то и просил взамен этой платы дать ему, Дягилевичу, в Киеве три церкви королевского подаванья: Николаевскую Межигорскую, Николаевскую Иорданскую и Христо-Рождественскую. Король, ссылаясь на ходатайство трокского воеводы князя Константина, отдал Дягилевичу три названные киевские церкви со всеми их имениями и доходами. Предоставляя другим лицам право подаванья на церкви и монастыри, король иногда еще напоминал этим патронам, чтобы они сами заботились о своей церкви или монастыре, а не от них корыстовались: так, в 1523 г. отдал он церковь святого Василия во Владимире Волынском князю Сангушке по его просьбе и с согласия местного владыки Ионы, но прибавил, что князь "не должен иметь себе от той церкви Божией никаких пожитков, а должен сам наделять ту церковь всякими вещами, исправлять ее и иметь в своей обороне и подаянье". Большею же частию король вовсе не делал таких напоминаний, которые, впрочем, едва ли и уважались, а прямо отдавал церкви и монастыри со всеми их имениями и доходами в распоряжение патронов: в таком смысле отдал он (1522) монастырь Пречистой Богородицы Лаврашевский "в опеку, и в оборону, и в подаванье" пану Федору Хрептовичу; подтвердил (1526) право подаванья на Пересопницкий монастырь за князем Федором Михайловичем Чарторыйским и его потомками; отдал (27 октября 1525, если только не 1510 г.) Трокский Богородичный монастырь в опеку и подаванье подскарбию своему Ивану Андреевичу Солтану до его живота и предоставил (1531) женский Овручский монастырь какой-то Александре Немириной в пожизненное владениеиуправление. Уцелели три письма митрополита Иосифа III, из которых ясно можно видеть, сколько затруднений для духовной власти представляли эти церкви и монастыри, состоявшие под патронатством светских людей. Письма касаются монастыря Трокского, находившегося в опеке Ивана Андреевича Солтана, придворного подскарбия и державцы виленского. Нужно было удалить одного настоятеля монастыря и назначить другого. И вот митрополит пишет к трокскому городничему Богухвалу и к троцкому ключнику Величке: "На игумена трокского Симона приходят к нам многие жалобы, и в некоторых проступках и мы находим его виноватым. А как и пан Иван подскарбий двукратно уже писал к нам и присылал своего слугу о такой его нерядливости, не желая иметь его больше в том монастыре, то и нам представилось то же и мы уже отписали о том пану Ивану подскарбию. Ныне поп никольский Василий, богомолец ваш, желая быть игуменом в том монастыре, просил нас написать к вашей милости, чтобы вы походатайствовали за него пред паном Иваном о том монастыре. И я благословляю вас, постарайтесь написать за него к пану Ивану и попросите подать ему тот монастырь: сколько я знаю, он к тому годен. А ведь если бы потом не так он стал жить в монастыре, как следует игумену, тогда сам себя удалит от игуменства и мы запретим ему священствовать. Если же окажется добрым начальником в монашеском чине, тогда всем вам будет люб". Но, верно, письмо митрополита и ходатайства трокских городничего и ключника не имели успеха: пан подскарбий медлил. Спустя долгое время митрополит написал к самому пану: "Много раз уже мы писывали к твоей милости и теперь напоминаем, чтобы ты позаботился найти игумена к монастырю Пречистой Богоматери в Троках, твоего подаванья, и прислал его к нам за благословением. А если такого священника там не найдешь, потрудись о том отписать к нам. Мы сами будем о том заботиться и, нашедши такого человека, пошлем к тому монастырю. Ибо тот грех теперь не на ком, только на моей душе лежит да на твоей милости, что церковь Божия уже более года стоит без хвалы Божией". Но и после этого пан подскарбий долго медлил и не делал никаких распоряжений, пока наконец не решился избрать в настоятеля своему монастырю того самого никольского попа в Троках, Василия, которого рекомендовал митрополит. Посылая избранного к митрополиту за благословением, Иван Андреевич просил также постричь попа Василия в монашество, произвесть в архимандрита и наставить, как проходить ему настоятельскую должность, а о прежнем игумене Симоне извещал, что он поехал к митрополиту на справу, что он имеет королевскую грамоту на управление Трокским монастырем до своей смерти, и выражал недоумение, где бы поместить Симона на покой. В ответном письме к Ивану Андреевичу митрополит прежде всего глубоко благодарил пана за исполнение его просьбы о попе Василии, потом уведомлял, что утвердил избранного настоятеля своим благословением и преподал ему надлежащие наставления, но признал за лучшее, по великопостному времени, чтобы он постригся в монашество в своей обители, и обещался поставить его в архимандрита после Пасхи. "А что ты пишешь, - продолжал митрополит, - об игумене Симоне, будто он поехал к нам на справу, то он к нам не приезжал, хотя мы в ожидании его несколько дней задерживали у себя попа Василия, который жаловался нам, что в бытность его пред тем тамошним трокским наместником духовных справ игумен Симон самого его обесчестил и избил. Но так как этого игумена в нынешнее лето мы судили в Вильне с твоими слугами и некоторыми горожанами и нашли его виновным во многих преступлениях, так как и после того он наделал много других проступков и когда поп Василий позывал его за них явиться к нам, то он отказался, пред священниками и добрыми людьми, ехать к нам, говоря: "Я-дей митрополита твоего знать не хочу", - то мы за такие его поступки и непослушание к нам не благословили его служить службы Божии нигде в нашей митрополии. Если же тот игумен Симон, как ты пишешь, имеет королевский лист на управление монастырем до своего живота, то, хотя бы он имел два таких листа, нисколько бы себе не помог, ибо преступный священник никогда не может держать престола Божия. Я удивляюсь, как твоя милость, будучи подавцем того монастыря, допустил игумену брать еще на твою данину королевский лист. Ведь ты помнишь, что, когда твоя милость просил себе того монастыря у короля в опеку и в подаванье, я для тебя, сына нашего, нисколько в том не противоречил, а ныне ты сам ослабляешь твое дело, допуская брать подтвердительные королевские листы на монастырь твоего подаванья. Что до того, где бы прожить игумену Симону до его смерти, то, если он согласится, мы пошлем его на покойный хлеб в общежительный монастырь Супрасльский, где чернецы не употребляют хмеля". Вот чего стоило иногда для епархиального архиерея определить настоятеля в монастырь, состоявший под опекою какого-либо пана, и удалить недостойного настоятеля из такого монастыря!

Но если бывали паны и вообще светские люди, даже из православных, так или иначе посягавшие на права православной Церкви, то бывали и такие, которые с усердием покровительствовали ей и служили от своих имений. Если сам король допускал иногда распоряжения, не соответствовавшие ее достоинству и выгодам, то еще чаще он издавал грамоты в подтверждение и ограждение ее прав, и особенно на пользу ее храмов и монастырей. В Вильне число тех и других не уменьшалось, а возрастало. В ней упоминаются новые церкви: в 1522 г. - церковь Петровская; в 1524 г. - церковь святого Юрия на Луке (на Лукишках?), следовательно отличная от Юрьевской церкви, существовавшей уже прежде на Росе, которая потому и называлась Росою Юрьевскою, в 1525 и 1529 гг. - церковь Покровская. При Юрьевской церкви на Луке существовал и монастырь: по просьбе его законников, т. е. иноков, король приказал виленскому воеводе Гаштольду отыскать в Виленском повете свободную землю и отдать им на церковь святого Юрия. В 1532 г. бурмистры и радцы виленские греческого закона поведали королю, что при русских церквах в Вильне малы кладбища, вследствие чего во время бывшего поветрия несколько сот умерших пришлось похоронить в предместье города на Юрьевской Росе, и просили, чтобы король дозволил построить там на кладбище русскую церковь. Король не только позволил построить там церковь, но и подарил место при ней для дома священника. Имя новой церкви не обозначено в грамоте, но не была ли это та Пречистенская церковь на Росе, при которой впоследствии (1582) образовалось росское братство? Таким образом, к прежним четырнадцати, если не более, церквам в Вильне прибавилось еще четыре. В виленском кафедральном Пречистенском соборе, недавно вновь воздвигнутом усердием князя Константина Ивановича Острожского, тот же князь захотел устроить еще два придельных престола у первых столпов от больших дверей церкви, по обе ее стороны. Устрояя эти приделы, князь пожертвовал (1522) на собор два своих имения неподалеку от Вильны, Шешолы и Свираны, с тем чтобы доходами с имений пользовался сам митрополит, но зато содержал при обоих приделах четырех священников и двух диаконов, которые бы ежедневно совершали службы и поминали его, князя Константина, и всех его родственников по данным поминникам и чтобы такое же поминовение ежедневно творилось и при великом престоле собора соборными священниками. А если какой-либо митрополит не станет выполнять этих условий, то князь Константин или его сын Илья, говорилось в грамоте, отберут оба названные имения и доходами с них сами будут содержать при устроенных приделах четырех священников и двух диаконов и вознаграждать соборное духовенство за ежедневные службы и поминовения. Митрополит Иосиф дал письменное обязательство за себя и за своих преемников, что воля князя будет свято исполняема. При соборе Пречистенском продолжало существовать (1522) братство, и, кажется, это было то самое братство, в состав которого входили бурмистры, радцы и лавники виленские греческого закона, т. е. все православные власти города, и которое впоследствии называлось местским, или городским, и панским. На Юрьевскую церковь в Вильне завещал (1522) бывший ее священник Матфей сто золотых, все свои серебряные вещи и десять книг, больших и малых; виленскому Пречистенскому собору он же завещал книгу свою "Правила святых отец", а церкви Пречистой Богоматери в городе, или городской, - свой Служебник. На Троицкий монастырь в Вильне завещал (1529) двести коп грошей известный возобновитель гродненского Борисоглебского монастыря подскарбий земский и маршалок Михаил Богуш Боговитинович.

Киевским монастырям Сигизмунд нередко оказывал свое внимание и покровительство. По просьбе игумена и братии Киево-Николаевского Пустынного монастыря король утвердил за ним (1522) людей, земли и угодья, отказанные монастырю некоторыми панами и земянами киевскими, равно и землю, купленную самим монастырем у королевского толмача Солтана Албеевича, а впоследствии подтвердил (1528) право монастыря на владение бобровыми гонами и рыбными ловами по данным записям прежних черкасских державцев и приказал (1532) черкасскому старосте Дашковичу, на которого жаловались иноки, не вмешиваться в их вотчину и угодья, находившиеся в том крае. По просьбе какого-то игумена киевского Мисаила Щербины и некоторых киевских бояр король отдал (12 марта 1523 г.) Щербине находившийся в запустении Спасский Межигорский монастырь со всеми издавна принадлежавшими ему имениями, дозволил исправить и возобновить монастырь, установить в нем общину по подобию других монастырей греческого закона, предоставил самой братии избирать себе игумена и взял монастырь на себя, господаря, чтобы ни воевода, ни митрополит и никто из подданных не могли подавать монастыря и ничем в него не вступались. В то же самое время по просьбе другого киевского игумена, Макария, и киевских бояр и точно такою же грамотою король отдал (15 марта 1523 г.) Макарию пришедший в запустение Златоверхий Киево-Михайловский монастырь для возобновления его и установления в нем общины с правом избрания игумена самим братством и, устранив от монастыря всякое вмешательство воеводы, митрополита и других, взял его в свое господарское подаванье, под которым, впрочем, монастырь числился и прежде. Этому монастырю король подарил (1522 - 1526) поле вблизи Киева за городским валом, озеро с сеножатью у Чарторыи и одно селище с землею бортною и пашенною, которые потом и ограждал от сторонних посягательств. Архимандрит Киево-Печерского монастыря Игнатий и вся братия поведали королю, что в их обители издавна существовала община, но со времен разгрома монастыря татарами пришла в расстройство и упадок; что в случае смерти архимандрита в их обители воеводы киевские обыкновенно берут ее в свои руки и держат до назначения нового архимандрита, а при этом всегда забирают себе не только оставшееся имущество после умершего настоятеля, но и церковные вещи к ущербу обители; что воеводы киевские часто, по нескольку десятков раз в год, приезжают в монастырь, а архимандрит и старцы их чествуют и дарят к немалому оскудению монастыря и что монастырским людям делается великая кривда, когда их заставляют давать подводы и кормы королевским и крымским послам и гонцам. Вследствие этих заявлений король по просьбе иноков постановил (4 июля 1522 г.): 1) в Печерском монастыре вновь завести общину, как было прежде; 2) в случае смерти архимандрита печерские старцы имеют брать все его имущество на свою церковь и сами держать монастырь до назначения нового архимандрита, а воеводы киевские и их врядники не должны ничем в тот монастырь вступаться; 3) по смерти архимандрита старцы монастыря, также князья, бояре и земяне Киевской земли сами имеют избирать нового архимандрита, а мы, король, будем давать архимандритию тому, кого они изберут, но только монастырь должен представлять нам челомбитья пятьдесят золотых, и мы уже не отдадим монастыря никому иному, хотя бы кто предлагал нам за ту архимандритию гораздо больше (значит, и за настоятельские места король брал челомбитья, как за архиерейские: те и другие продавались); 4) киевский воевода может приезжать в монастырь только однажды или дважды в год, отнюдь не более, по приглашению самих иноков, и то в нарочитые праздники, и архимандрит и старцы имеют тогда чествовать его одного, даров же ему не должны давать никаких; 5) монастырские люди освобождаются от повинности ставить подводы и кормы послам и гонцам, но когда бывает наша и земская служба, монастырь имеет посылать на службу с киевским воеводою десять человек на конях, с сбруею. Давши, однако ж, такую грамоту Печерскому монастырю, король сам же первый и нарушил ее. Не прошло двух лет, как к нему явился какой-то архимандрит Антоний и просил его дать ему тот монастырь, обещаясь вести в нем все исправно по монастырскому обычаю, и король неизвестно за что устранил прежнего настоятеля Игнатия и отдал (23 апреля 1524 г.) монастырь Антонию, обязав его держать в монастыре общину по данной недавно грамоте. Но спустя год воевода трокский князь К. И. Острожский и все старцы печерские писали к королю, что Антоний не только не держит в монастыре общины, а совсем ее исказил, и просили отдать ту архимандритию Игнатию. По этой просьбе король отнял настоятельство у Антония и возвратил (17 июня 1525 г.) Игнатию, строго подтвердив ему держать общину и удалить из монастыря иноков, которые ей противятся. Тогда Антоний отправился к королю в Краков, чтобы оправдаться, и, узнав, что король отлагает разбирательство этого дела до своего прибытия в Литву, просил себе в управление до того времени по крайней мере Овручский Богородицкий монастырь, уверяя, будто тамошний игумен Герман очень неисправен. Король поверил, взял монастырь у Германа и отдал Антонию (13 сентября 1525 г.). А чрез полгода король прислал (2 марта 1526 г.) в Печерский монастырь грамоту, что возвращает настоятельство в нем прежнему архимандриту Антонию и что все. старцы должны быть во всем ему послушны. Не удовольствовавшись этим, Антоний успел еще при содействии воевод виленского Гаштольда и киевского Немировича выпросить себе у короля грамоту (20 июля 1528 г.), что он, Антоний, будет держать Печерскую обитель до своего живота и король никому дотоле не отдаст ее. К числу имений Печерского монастыря прибавился еще какой-то двор Печерский с людьми и доходами, записанный (1 декабря 1532 г.) на монастырь князем Алексеем Лахтыновичем и его матерью(tm).

В других местах монастыри и церкви также получали то новые пожертвования и льготы, то подтвердительные грамоты на прежние. В Минске по жалобам митрополита и настоятеля Вознесенского монастыря король подтвердил тремя своими грамотами городским властям (1522), чтобы не брали, как было и прежде, с людей митрополичьих, монастырских и поповских серебщизны, подвод и никаких других городских повинностей, а в случаях назначения всеобщей подати в государстве предоставлял самому митрополиту собирать ее со всех этих церковных людей и доставлять в государеву казну особо чрез своих урядников. В Мстиславле местный князь Михаил Иванович пожаловал Онуфриевскому монастырю бобровые гоны на реке Соже (1525) и Пустынскому Богородичному - сеножать и село Родионовское с правом призывать на ту землю новых поселенцев и с освобождением их от суда и управы светских властей (1526), а король подтвердил первому монастырю все его владения и права, дарованные ему Мстиславскими князьями, и второму - денежную и медовую дани, назначенные бывшею мстиславскою княгинею Ульяною (1529). В Витебске король пожаловал (1522) церкви святого Иоанна Богослова землю на горе Плоской с правом селить там людей и с освобождением их от городских повинностей и светского суда. В Пинске замковому Дмитриевскому собору король Сигизмунд и королева Бона дали подтвердительные грамоты (1522 - 1523) на денежные и другие дани, назначенные строителем собора князем Федором Ярославичем. Этот же князь Феодор Ярославич дал (1522) сельской церкви в имении своем Ставке право на владение езом и озером Мороченским. Основатель Супрасльского монастыря маршалок Ходкевич подарил ему еще три села, которые и утверждены за монастырем королевскою грамотою (1529). Некто Юрий Хрептович назначил (1528) на Николаевскую церковь в селе Попортях, близ Трок, десятину с своего имения Корейвишек. А подскарбий королевский Иван Андреевич Солтан назначил на ту же церковь в имении своем Попортях десятину с этого самого села и на Воскресенскую церковь в городе Троках десятину с имения своего Мигутян.

В начале 1534 г. скончался митрополит Иосиф III, а еще за три года прежде него, именно в 1530 г., почил и князь Константин Иванович Острожский, бывший при трех, если даже не при четырех, последних митрополитах главнейшим защитником православной Церкви в Западнорусском крае, как главнейшим защитником и самого края от внешних врагов, редкий герой, столько же славный христианскими добродетелями и несокрушимою твердостию в вере отцов, сколько воинскими доблестями и победами. Чтимый и благословляемый всеми, особенно единоверными, соотечественниками, для которых столько потрудился, он достойно погребен в Великой церкви Киево-Печерской лавры, где покоились уже ближайшие его предки и где прадед его благоверный князь Федор Васильевич Острожский доселе нетленно почивает в Дальних пещерах.

IV

В 1534 г., 1 марта король Сигизмунд издал следующую грамоту: "Бил нам челом владыка Луцкий и Острожский епископ Макарий и просил нас, чтобы мы пожаловали его хлебом духовным, митрополиею Киевскою, и Галицкою, и всея Руси, которую держал пред ним митрополит Иосиф. О том же говорила нам за него наша королева и великая княгиня Бона, а ходатайствовали пред нами воевода виленский, пан наш староста бельский и мозырский Ольбрахт Мартынович Гаштольд и все князья и паны греческого закона, чтобы мы дали ту митрополию ему и пожаловали его тем хлебом духовным, так как и сам митрополит Иосиф, еще будучи здоров, уступил ему ту митрополию по своем животе. И мы по своему государскому благоволению, во внимании к желанию нашей королевы и ходатайству воеводы виленского, и князей, и панов греческого закона и находя его, Макария, на то годным, исполнили его челобитье: дали ему, владыке Луцкому и Острожскому Макарию, митрополию Киевскую и всея Руси со всеми имениями, дворами, фольварками и селами, принадлежащими митрополии, со всеми доходами, платежами и пожитками, какие на нее приходят. И имеет он ту митрополию держать и в ней править, и рядить, и брать себе доходы и платежи так же, как правили прежние митрополиты Киевские по обычаю своего греческого закона". Грамота эта показывает, до какого жалкого положения уже доведена была православная Церковь в великом княжестве Литовском. Прежде православные сами избирали себе митрополита, как избран был Иона Глезна, и государь только утверждал их избрание, или государь отдавал кому-либо митрополию по своему усмотрению, как, например, Иосифу Болгариновичу, хотя и этому, может быть, предшествовало избрание, или отдавал по ходатайству православных, как дана была митрополия Ионе II по ходатайству королевы Елены. Теперь сам епископ открыто просит себе у короля митрополии как духовного или, вернее, вещественного хлеба, и за епископа ходатайствуют два высоких лица латинской веры - королева и воевода, которых, без сомнения, он также упросил, ходатайствуют и князья и бояре православные, указывая на то, что ему уступил митрополию сам бывший митрополит, которого, конечно, он также упросил или сумел расположить в свою пользу. Таким образом, и высшую должность в Западнорусской Церкви начали приобретать не по своим личным достоинствам и не по избранию от православных, а точно так же, как давно уже приобретались должности настоятельские и епископские, т. е. просьбами, искательствами, челомбитьями, покупкою. И этого даже не стыдились и не скрывали: до того укоренился обычай. Луцкую кафедру, с которой Макарий поступил на митрополию, он также выпросил себе у короля в 1528 г., будучи епископом Пинским, а до поступления в монашество он был женат и имел детей. Униатские и иезуитские писатели говорят о нем: "Был прежде придворным капелляном королевы Елены московитянки; потом, по смерти митрополита Иосифа, король Сигизмунд дал ему митрополию Киевскую; человек простой и на глаза подслеповатый, но в схизме твердый - знать, был родом из Москвы". Последняя мысль, очевидно, произвольная, но все прочее отвергать нет оснований, и особенно свидетельство о твердости Макария в схизме, иначе в православии, из уст таких свидетелей не может подлежать никакому сомнению. В апреле 1535 г. Макарий назывался уже прямо митрополитом, а не нареченным только. Подписывался он: "Волею Божею Макарей архиепископ, митрополит Киевский, Галицкий и всея Руси".

В правление митрополита Макария II Церковию на первый план выдвинулся вопрос о Галицкой митрополии, на который в прежние времена так мало обращали внимания. Мы видели, что в 1522 г. с согласия самого Львовского архиепископа Бернарда, которому предоставлено было право назначать наместников Киевского митрополита в Галиции, назначен был таким наместником по воле короля дворянин Иакинф (Яцко) Гдашицкий, сделавшийся потом, под именем Исаакия, и львовским архимандритом; что этот наместник с ревностию принялся восстановлять подавляемое там православие, не захотел подчиняться латинскому прелату и в 1526 г. признан был в звании наместника самим православным митрополитом. С такою же ревностию Исаакий и продолжал свое служение: он объезжал все концы вверенной ему церковной области, исправлял и наставлял униженное дотоле православное духовенство, убеждал и воспламенял мирян пребывать твердыми в вере отцов, и тысячи людей среднего и низшего сословия, увлеченные прежде в латинство, возвращались в лоно православной Церкви. Всего этого не мог переносить Львовский арцибискуп и своими непрестанными жалобами к королю на Исаакия и другими средствами успел положить предел его благотворной деятельности: Исаакий неизвестно в каком году был удален от должности митрополичьего наместника, как властию короля, так и властию "своих начальников", за то будто бы, что "вел себя не совсем похвально". На место Исаакия Гдашицкого арцибискуп назначил митрополичьим наместником своего клеврета, какого-то Яцка (Иакинфа) Сикору, называвшегося также архимандритом львовским. Новый наместник стал действовать совершенно наперекор прежнему, и православные долгое время не давали покоя королю своими многочисленными жалобами на Сикору, называя его "презрителем их веры", непокорным архиерейской власти и явным беззаконником, но, не получая никакого удовлетворения, обратились наконец с просьбою к своему митрополиту Макарию, чтобы он отдал их в опеку и поручил надзору Перемышльского епископа Лаврентия. Митрополит признал это почему-то неудобным, а назначил галичанам своим "справцею" попа Гошовского, прибывшего из их же стороны, - это, вероятно, и был тот самый, по пострижении в монашество, архимандрит львовский Иосиф, которого митрополит послал тогда своим наместником в Галицкую епархию и о допущении которого к отправлению возложенных на него обязанностей писал король к Львовскому архиепископу Бернарду от 9 апреля 1535 г. Впрочем, посылая Гошовского к галичанам, митрополит писал им, что если новый справца им будет не люб, то они бы его не принимали. Так действительно и случилось, и через три месяца (6 июля) галичане вновь били челом митрополиту и говорили: "Все мы, жители Русской (т. е. Галицкой) и Подольской земли, не посылали к Вашему святительству попа Гошовского и не избирали на то, и теперь никто из нас, великий и малый, богатый и убогий, не хочет иметь его справцею, как и Сикору. При Сикоре были большая неурядица, тягости и непослушание Вашему святительству, то же или еще хуже было бы и при новом справце. А как Ваше святительство писал нам, чтобы мы избрали из среды своей доброго человека и послали к тебе, то мы все, духовные, шляхта, мещане и все поспольство земли Русской и Подольской греческого закона, выбрали львовского мещанина Макария Тучапского, которого и Ваше святительство хорошо знаешь, и покорно просим дать ему наместничество в землях наших и благословить его на то твоим высоким благословением". В то же время и король по ходатайству некоторых своих советников и по просьбе как духовных, так и светских мужей русской веры утвердил Макария своею грамотою (1 августа 1535 г.) в звании митрополичьего наместника в Галиции, с тем чтобы он сделался и архимандритом Георгиевского монастыря во Львове по смерти Гдашицкого, который хотя и удален был от должности наместника, но оставался еще настоятелем названного монастыря и о котором потому-то, вероятно, и упомянул король в своей грамоте, не упомянув ни о Сикоре, ни об Иосифе - двух последующих наместниках. А ввести Макария в должность наместника король поручил не Львовскому арцибискупу, как следовало бы по его праву, но Перемышльскому православному епископу Лаврентию и дворянину своему Рагозинскому и в грамоте к ним (5 августа 1535 г.) ясно выразился, что Макарий назначен наместником на место Яцка Сикоры, львовского архимандрита.

Обрадованные галичане глубоко благодарили митрополита за то, что он вместе с князьями и панами исходатайствовал у короля утверждение Макария в звании наместника, а сам возвел его в духовный сан и уполномочил своею властию, и извещали, что когда Макарий прибыл к ним с королевским дворянином - коморником, вводившим его в должность, то подъял многие труды, объезжая свой церковный округ, и всюду был "горазд", все начал приводить в порядок, но как только увидел это "проклятый и злой человек, новый еретик" Сикора, имевший большую силу у арцибискупа, то еще более отдался ему, возбуждая его против Макария. Арцибискуп настоял пред королем, чтобы на Макария как поставленного незаконно, без согласия его, арцибискупа, назначена была комиссия, и Макарий королевскими листами потребован был в Краков на суд комиссарский. Вслед за своим наместником отправилось туда множество галичан и жителей Подолии; много издержали они на суде денег, но ничего не добились и положили перевесть дело пред короля на краковский сейм, а самого Макария послали к митрополиту просить его заступничества пред королем и писали к митрополиту, что, если теперь он не заступится за них с православными князьями и панами, тогда ему "трудно будет писаться Галицким митрополитом". Митрополит послал от себя на краковский сейм своего боярина Раецкого, но посланному пришлось только видеть там своими очами великую беду, плач и тяжкое положение своих единоверцев, потому что король на основании пожалованных им самим и еще прежде Ягайлом привилегий Львовскому арцибискупу выдал на сейме арцибискупу и бискупам в полную их власть всех православных жителей Галиции и Подолии, изъяв их совершенно из-под власти Киевского митрополита, и велел написать на то новую привилегию, а Макария арцибискуп и бискупы грозились заключить в темницу на всю жизнь. В таких обстоятельствах, не зная, что делать, Макарий и православные решили прибегнуть к двум польским панам, имевшим доступ к королеве Боне, и чрез них предложили ей и королю двести волов. Королева тотчас сдалась, переговорила с королем и послала к канцлеру своего пана, который взял у канцлера привилегию, приготовленную для Львовского арцибискупа, и разорвал. А король обещал православным выдать привилегию в их пользу, как только они доставят двести волов, и велел канцлеру (7 марта 1537 г.) потребовать от Львовского арцибискупа самый оригинал привилегии, данной ему прежде на право назначать митрополичьих наместников, и известить его, что по пламенным просьбам русских король поставил им наместником Макария и отрешил от этой должности Сикору. Когда затем король посетил Львов, Макарий дал ему 50 волов и король велел ему явиться в Краков за привилегиею. Но пред самым выездом короля из Львова арцибискуп опять упросил короля отдать ему русских в полное распоряжение. Макарий поспешил раздать еще 110 волов королю, королеве и панам и вторично получил приказание приехать в Краков за привилегией, Макарий поехал, долго там прожил, но напрасно: король отложил дело до сейма. Макарий поехал и на сейм, но арцибискуп и бискупы наперед приняли все меры, чтобы Макарию не дана была привилегия, а король и королева велели ему совсем не являться к ним, пока не разъедутся бискупы с сейма. Бискупы разъехались; Макарий прожил в Кракове еще почти год, все хлопотал и наконец добыл-таки от короля "с великою бедою, накладом и трудом" желанную привилегию, обязавшись дать за то еще 140 волов. Когда Макарий возвратился из Кракова, арцибискуп прислал к нему своего писаря с великою угрозою и приказанием, чтобы Макарий стал пред ним и явил свою привилегию. Макарий сам не пошел и привилегии не отдал. Разгневанный арцибискуп говорил пред шляхтою римского закона; "Я этого не оставлю, пока жив; Русь должна быть в моей власти; король без меня не мог того дать". И послал к королю жалобу на Макария, чтобы его потребовали с данною ему привилегиею на краковский сейм.

Сувенирные спичечные наборы "История страны"							К сувенирным спичечным наборам

 

На главную	К оглавлению