Русская Европия к началу царствования Николая I


Русская Европия к началу царствования Николая I
На главную	К оглавлению	Предыдущая глава	Следующая глава

Религиозные, политические и социальные результаты 125-летней европеизации России

Историки, выполнявшие идейные заказы Ордена Русской Интеллигенции, изображали и до сих пор изображают дело так, что будто бы Император Николай I, коронованный деспот и тиран, привел Россию на край гибели. Подобное утверждение, является бесстыдной масоно-интеллигентской ложью. Россию на край гибели привел не Николай I, один из наиболее оклеветанных русских царей. Уже в начале царствования Николая I, Россия, вернее былые остатки национальной Руси, находилась в чрезвычайно катастрофическом положении в результате европеизации ее в течение 125 лет.

Неизмеримо тяжелое наследство принял на свои плечи после подавления восстания декабристов и запрещения масонства, не стремившийся никогда к власти Император Николай I. Ему пришлось расплачиваться за всё политические грехи Петра I и всех его преемников. Стоит только вспомнить какое политическое наследство получил он от своего старшего брата Имп. Александра I.

М. С. Спасовский очень верно подчеркивает в своей рецензии на мою книгу “Александр I и его время”, что “Эпоха Императора Александра I в Петербургском периоде Русской истории занимает в своем роде единственное и по своим последствиям исключительное положение. До сих пор эта эпоха остается как бы неразгаданной, горячо спорной и не ясной. В ней переплетается много противоречивых моментов, дисгармонирующих, расслаивающих эту эпоху такими событиями, которые внешне никак не укладываются в связь между собою и как бы опрокидывают друг друга.

В Александре I мы имеем личность, в которой борются противоречивые влияния и настроения трагического порядка. И именно на этой канве вышиваются узоры самого разнообразного характера. И нет прямой возможности установить твердо — где же и в чем истина? Одно только можно установить твердо, — эпоха Александра I утвердила в русском обществе, главным образом Петербурга, начала тех течений общественной, и политической мысли, которые в конечном итоге привели Россию к 1917 году”.

Император Николай I, все свое царствование активно боролся с трагическим наследием прошлого, вел непрерывно борьбу с пришедшим на смену запрещенному масонству Орденом Русской Интеллигенции, непрестанно вел подготовку к отмене крепостного права. И не он один виноват в том, что ему не удалось осуществить задуманный в начале царствования “проект новой организации контрреволюции революции Петра” (А. С. Пушкин. Письмо кн. П. Вяземскому в марте 1830 года). В первую очередь в этом виновато высшее русское общество отказавшееся поддержать Николая I и члены Ордена Русской Интеллигенции с яростным фанатизмом мешавшие ему духовно и политически оздоровить Россию.

Нападение враждебных сил желавших довести европеизацию России до ее логического конца — то есть превратить ее в республику европейского типа, было отбито Николаем I, но Россия в результате 125-летнего чужебесия находилась в катастрофическом положении. Подавив восстание декабристов, Николай I спас Россию от грозившей ей тогда катастрофы. Но подавление дворяно-масонского заговора и запрещение масонства не означало, что болезнетворные микробы в течение 125 лет подтачивавшие Православие, духовные, политические и социальные силы России, уничтожены окончательно.

Духовно, политически и социально Россия продолжала оставаться больной. Для того чтобы она могла совершенно духовно и социально выздороветь, ей необходимо было снова вернуться к творческим принципам самодержавия, а это было невозможно без решительного разрыва с губительным идейным наследством Петровской революции. Это национальное возрождение, в зависимости от того, как бы его удалось совершить, могло иметь форму ряда радикальных реформ или иметь характер настоящей революции (точнее контрреволюции).

Но “легко слово молвится, да не скоро дело делается”, — говорит народная мудрость. Встать на путь восстановления политических принципов самодержавия было нелегко. Этот путь был бы путем решительного разрыва почти со всеми идеями, вошедшими в русскую жизнь после совершенной Петром I революции. А ведь идеи за 125 лет приобрели уже характер “русских традиций”, которые заслоняли собой подлинные русские религиозные, политические и социальные традиции. Уже несколько поколений свыклось с мыслью, что Петр I является величайшим преобразователем России, спасшем национальное государство от неизбежной гибели.

Правда традиции Петровской революции стали “русскими традициями” главным образом только для верхних и средних слоев дворянства. Низшие слои дворянства и крепостное крестьянство чуждалось этих традиций и жило еще традициями Московской Руси. Россия, вплоть до восшествия на престол Николая I, в его царствование и позже, жила одновременно в разных эпохах. Власть и высшие слои жили идеями революции Петра, основная масса народа — духовными традициями Московской Руси. Если власть царей приняла форму западного абсолютизма и опиралась идеологически на “Правду воли монаршей”, составленную Ф. Прокоповичем на основе идей европейского абсолютизма, то народ по-прежнему смотрел на царя как на носителя Божественной Силы и Правды, а на европеизировавшихся бар, как на чуждую расу, так как смотрели галлы на завоевавших их франков.

Знаменитый швейцарский историк Яков Бурхгарт в своих “Исторических Фрагментах” под рубрикой “17 и 18 век” отмечает, что “...рядом с навязанной ей культурой, она (Россия) с невероятной твердостью сумела сохранить свои древние, врожденные обычаи, так что там — вопиющее несоответствие между “образованием” и народной субстанцией”.

Все, как русские, так и иностранные историки отмечают религиозный склад русской души. А в результате совершенной Петром революции, больше всего пострадала именно Православная Церковь.

“Начатая в Х веке святыми княгинею Ольгою и мучениками Феодором и Иоанном, Златая Цепь Святости на Руси непрерывно протягивается через всю русскую историю, органически сплетаясь со всеми светлыми и темными событиями, эту историю образующими.

Если мы подсчитаем число дат кончин наших святых по столетиям, то в результате получим следующую таблицу:

Век
Число кончин святых

Х
3

XI
30

XII
61

XIII
39

XIV
51

XV
94

XVI
85

XVII
45

XVIII
8

XIX
1

“Приведенная таблица, охватывающая всю тысячелетнюю историю России, позволяет взглянуть на эту историю именно с точки зрения понимания исторических процессов и установить в этой истории наличие колебаний духовного уровня Русского общества.

Число 3 в Х веке вполне понятно: только в самом конце этого века христианство начало разливаться могучим потоком по Руси, занимавшей в то время крохотную часть пространства, охваченного к началу XX века Российскою Империей. По мере усвоения русскими Евангелия разрастается наш “Луг Духовный”: в XI веке в Бозе почили 30 подвижников, причисленных к лику святых”.

Рост числа святых подвижников шел неуклонно вплоть до XVI столетия. Но во второй половине XVII столетия Иоанном Грозным в силу ряда причин, в целом ряде которых повинен не он, а своевольное, жаждущее ослабления царской власти боярство, нарушается установившаяся симфония Церкви и Государства” (Прот. Н. Смирнов. Златая Цепь Святости на Руси).

К этому времени под руководством митрополита Макария было закончено уже грандиозное дело оформления русской национальной идеологии. Мы говорим о составлении “Великих Четьи-Минеи”, “Степенной Книги” и “Лицевого Летописного Свода”. Великие Четьи-Минеи — собрание всех религиозных книг, имевших хождение в Московской Руси. В наиболее полном списке Четьи-Миней имеется 27000 листов большого формата.

Степенная Книга — истолкование исторических судеб Руси. Лицевой Летописный Свод, в котором были объединены все известные русские летописи — это история Руси с древнейших времен. О грандиозности проделанной работы можно судить потому, что в Лицевом Летописном Своде имеется 9000 страниц текста и 16.000 рисунков.

Все эти грандиозные труды проникнуты сознанием, что Московская Русь является единственным оплотом православия, что она “Третий Рим, а четвертому не быть. “Великие Четьи-Минеи”, “Степенная Книга”, “Лицевой Летописный Свод”, как верно характеризует в статье “Роковая двуликость Императорской России” архимандрит Константин. (Религиозный философский сборник “Православная Русь”. 1957 г.), являются “гигантского охвата исповеданием веры московского человека”.

И вот этот, важнейший идеологический завет прошлого намеренно забыт русскими историками. “Возьмем в руки курсы и учебники, — пишет архимандрит Константин, — найдем мы там обстоятельное изложение всего, на чем есть печать личности. С особой внимательностью будет изображено то, на чем есть печать личности в ее противостоянии общему укладу или хотя бы в обособлении от него. Исследователь любезно лобызает то, на чем он находит печать духа, ему родственного, и под этим углом зрения воспринимает все прошлое — не в его целостности, ему уже чуждой. Только так можно объяснить, что за пределами его интереса осталось дело жизни митрополита Макария, как нечто официальное, безличное, казенное”.

“Идеологический стержень нашего прошлого оказался вынут и отброшен в сторону. Все внимание сосредоточено на частных явлениях, а московское “все”, воплотившееся в творении митр. Макария, осталось вовсе без внимания. Это — пример не исключительный. Вся наша историческая наука проникнута стремлением уложить события в рамки западной историософии. Будем ли мы говорить о пионерах: Татищеве, Щербатове, Болтине, Карамзине, или корифеях последнего времени: Соловьеве, Ключевском, Платонове и их школах, найдем неизменное расхождение, если не полный разрыв, между сознанием историка и сознанием церковно-православным. Русское прошлое воспринимается не как самоценность, а как пройденный этап, поглощенный временем. Вечное содержание промыслительно заложенное в нашем прошлом, упраздняется. Не хранение этого вечного сокровища, задача вновь возникающих поколений, а создание новых ценностей, под углом зрения которых получает оценку и прошлое”.

III

В Московской Руси Православная Церковь через приход, в управлении которого активное участие принимали прихожане, была тесно связана с народом, а через патриарха с Царем. Получалось неразрывное единство Церкви, народа и Царя. В результате уничтожения патриаршества и преследований со стороны власти, духовные силы православия были сильно подорваны. Православная Церковь перестала быть могущественным средством единения народа с Царем и Царя с народом. Вот что говорил по этому поводу в 1906 году на Предсоборном Присутствии епископ Антоний Волынский, позже митрополит Киевский и Галицкий: “...насильственная противоканоническая реформа Петра обезличила и затмила религиозное сознание русского народа, оторвала духовенство от народа, превратила духовенство в касту. Реформа эта, приведя русскую Церковь под господство государственного чиновника, лишила Церковь приличествующего ей одушевления и дерзновения и положила начало отступления от благочестия во исполнения Божьего глагола: “Поражу пастыря и разойдутся овцы стада”.

“Коллегия не может заменить Божьего пастыря и без главы не бывает Церковь в очах Божьих, но Церковь наша пребывала в духовном пленении, ее глава был связан в своих высших полномочиях, был вовсе лишен права их проявлять, так что и узнать его трудно было христианам; Церковь Поместная оказалась обезглавленной, а потому не имела приличествующего ей одушевления; лучшие ее силы удалялись в леса и пустыни, светильники оказывались под спудом и люди, лишенные света в храмине, отыскивая свет, бежали ночью из ограды Церкви”. “С кончиной последнего патриарха (Андрона) наш быт развил себялюбивые и чувственные начала быта языческого, выработал тип русского нигилиста, из размножения которого возник теперешний, ужасающий на всю вселенную безобразный мятеж против родины и против христианской веры”.

“С конца XVII столетия, — пишет протоиерей Смирнов в книге “Златая Цепь Святости на Руси”, — ...началось сближение русских с Западною Европою сначала через Киев, а затем, в царствование Петра I через Петербург с отрывом высшего общества от преданий, созданных и хранившихся Святой Русью. Происходит резкое снижение нашей духовной культуры. За все сто лет восемнадцатый век воспитал только восемь праведников, из которых святой Иоанн Исповедник провел свой подвиг в Малой Азии и прославлен Греческой Церковью; в России об этом святом тогда не слышали. Остальные семь святых этого времени — епископы, т. е. представители высшего духовенства. Ни аристократия, ни воинство, ни трудовые классы городов и деревень не пополнили в XVIII “Русского Луга Духовного”.

В статье “Где всего сильнее сказалось у нас заморское засилие”, митрополит Антоний объясняет, каким образом создался такой порядок русской церковной жизни. Он говорит, что здесь всего сильнее сказалось иностранное влияние. Засилие это было лютеранским, так как основатели Синода скопировали это учреждение с лютеранских образцов, как и большинство своих реформ. “По лютеранской системе, — пишет митрополит Антоний, — Церковь признается, как невидимое единение неведомых друг другу истинных рабов Христовых, развеянных в разных вероисповеданиях, Церкви же видимые, объединенные единством вероисповедания и церковной власти, не имеют никакого благодатного значения, но являются простым департаментом той или иной народной или государственной жизни, почему и глава последней должен быть главой поместной Церкви. Эту точку зрения и усвоил Император Петр и основатель синодального регламента безнравственный и безрелигиозный иерарх Феофан Прокопович, четыре раза менявший свою религию и отдавший преимущество религии лютеранской. Дальнейшие Петербургские царствования 18-го века еще глубже проникались влиянием лютеранства и порабощали сим церковную жизнь еще крепче. Как известно, особенно тяжелая участь постигла нашу Церковь и нашу иерархию в царствование Анны Иоанновны, так что когда воцарилась Елизавета, допустившая этот маленький проблеск национальных начал в русской жизни и объявившая амнистию архиереям, священникам и монахам, томившимся в тюрьмах и ссылке, то, по словам одного придворного проповедника, началось как бы воскресение из мертвых, которое предсказано в последние дни мира. Из подземелий, из лесов, с далеких острогов, — так приблизительно говорил проповедник — выступили и потянулись к свету полумертвые от принятых пыток и полуживые от продолжительного голода и других страданий, изувеченные и скорченные епископы, архимандриты, иереи и иноки, давно потерявшие надежду увидеть свет Божий”. “Просвещенное царствование Екатерины II, исполненное милостей для прочих просвещенных сословий, в отношении к Церкви и духовенству мало отличалось от царствования Анны Иоанновны”. (Епископ Никон. Жизнеописание Блаженнейшего Антония, Митрополита Киевского и Галицкого. Том II, стр. 53. В дальнейшем при ссылке на этот труд будем указывать только “Епископ Никон. Жизнеописание Блаж. Антония”.)

“Под влиянием Вольтера и французских вольнодумцев, — отмечает П. В. Ковалевский в книге “Исторический путь России”, — Екатерина решается на отобрание у Церкви всех ее ценностей. Гибнет масса церковных сокровищ. В церквах все старинное заменяется новым. Монастыри закрываются. 1764 год может считаться для России Черным Годом. Повсюду, на окраинах, русское влияние, поддерживавшееся монастырями, ослабевает. Уничтожение обители Трифона Печенгского лишает весь Мурманский край опоры и часть русских исконных земель переходит вскоре к Норвегии. Для Сибири наступает темное время. Последние островки просвещения уничтожены и ока становится проклятой страной. Миссия святого Иннокентия Иркутского — единственная светлая страница в истории Сибири XVIII века.

...Лучшие церковные силы идут в затвор и уединение. Епископ Воронежский Тихон поселяется в Задонске, где пишет свои выдающиеся аскетические произведения, а Паисий Величковский обосновывается в Молдавии, где восстанавливает древние традиции монашества и старчества и переводит отцов церкви на русский язык”. “Кому неизвестны, — пишет митрополит Антоний, — жестокие расправы этого царствования с наиболее ревностными святителями того времени Арсением Мацеевичем и Павлом Тобольским. А ограбление церковных имуществ и закрытие огромного числа монастырей с раздачей в достояние придворным фаворитам, явилось вторым, после уничтожения Патриаршества, этапом порабощения Церкви государством, из рук которого с этих пор Церковь должна была ожидать поддержки всем своим учреждениям просветительным, административным, миссионерским. Не говорим уже о том, что с закрытием монастырей народ лишался своих главнейших религиозных светочей, из которых он почерпал и почерпает главный источник нравственного одушевления и церковного образования. Но ведь лютеране не только не признают монашества, а фанатически его ненавидят, мужицкие же слезы о попиравшейся святыне не принимались во внимание Петербургским правительством. Мне и прежде всегда было досадно читать укоры оппозиционной печати по адресу Церкви за поддержку ее монархическим правительством; в настоящее же время, когда не скрывается и обратная сторона медали нашего прошлого, читать такую неправду прямо возмутительно. Объяснимся. Мы хотим сказать, что отношение правительства к Церкви с 18-го и 19-го веков было не столько покровительственное, сколько подозрительное, враждебное. Покровительствовался только известный минимум религиозности, необходимой для сохранения воинами и гражданами присяги и нравственного благоприличия в общественной жизни” (Епископ Никон. Жизнеоп. Блажен. Антония... Т. I, стр. 53).

“Но не только на устах бар, — пишет в статье “Роковая двуликость Императорской России” архимандрит Константин, — было имя Вольтера. Глубже проникало его влияние. Культ его нашел яркое воплощение в образе Великой Екатерины, лично привлекательные черты которой, так убедительно оттененные Пушкиным, только подчеркивают духовную пустоту ее “внутреннего человека”. Развязное поучение, с которым обратилась Екатерина к Синоду в связи с делом Арсения Мацеевича, лучше всего показывает, что являла собою Православная Церковь в глазах Екатерины. То уверенный голос “Просвещения”, обращенный с высоты Престола к отсталым архипастырям и научающий их, как надо осуществлять дело спасения людей в соответствии с духом века. И то обстоятельство, что не с Царицей — ненависть которой, вообще незлобивой, к Арсению могла иметь корни только мистические — был конфликт Ростовского митрополита, а с Синодом, рисует всю значительность духовной порчи века. Тлетворный был сам воздух эпохи — более тлетворным, чем то было во время грубых преследований Церкви при первых преемниках Петра, Ибо внешним было тогда, по преимуществу, насилие над Церковью, исходя от людей не только Церкви, но и России чуждых. Ныне отравлен был, русский воздух, которым дышало высшее общество, пусть и отсутствовал внешний террор. Не случайно эмигрантом стал обновитель старчества и умно-сердечной молитвы Паисий Величковский, с которым вели переписку лучшие наши иерархи — но не звали в Россию”. “К этому времени относится внедрение западного искусства в богослужение. Подчиняется тлетворному воздействию самый вкус, утрачивается способность ценить духовную красоту былого благочестия. Преемственность гибнет в области церковного искусства”.

А одно время как отмечает митрополит Антоний: “...самое вероисповедание русского народа, т.е. Православие, было лишено даже права именоваться таковым с начала 19-го века, а сохранило официальное название греко-российского вероисповедания, — хотя оно по существу не связано ни с Россией, ни с греками. Но это еще не все. Лет шесть тому назад мне случайно пришлось познакомиться с манифестом Императора Александра I-го об учреждении Тройственного Священного Союза, читавшегося в свое время во всех храмах Империи. В тексте манифеста приказано русскому православному народу почитать себя, пруссаков и австрийцев людьми одной веры — христианской и подданными одного Царя — Христа. Отрицались и национальность русская и вероисповедание православное, взирающие на последователей тех вер, как на еретиков”.

“Вообще оценить прогресс отступления в России, останавливая свое внимание преимущественно на явлениях свидетельствующих об отпадениях русского общества от Православия и даже от христианства было бы неправильно, — замечает архимандрит Константин. — Гораздо более показательны явления, свидетельствующие о проникновении чуждых элементов, носящих печать “греха ума”, в самое православие, будь то бытовое православие, будь то православная мысль мирская, будь то и церковная среда, вплоть до высшей иерархии. Под этим углом зрения нет вообще более страшного времени периода Империи, как эпоха т. н. реакции и мистики, падающей на вторую половину царствования Императора Александра I — время, в частности, расцвета деятельности Карамзина и Шишкова”.

“...Шок исторической катастрофы, нависшей, разразившейся, в конечном итоге обернувшейся беспримерным национальным торжеством, заставил опамятоваться многих. Но поскольку возвращение в Церковь оказывалось не покаянно-всецелым, а условным, с большим или меньшим уклоном в сторону тех или иных явлений религиозности европейской, не приближался ли тем самым соблазн Отступления непосредственно к самой Церкви? Перед самой Церковью как бы ставился вопрос ее собственными чадами: не следует ли ей пересмотреть основы своего бытия в согласии с веком?”

“Во всей силе присущего ему личного обаяния и во всей искренности его духовных устремлений — с чем шел Александр I к Церкви? Им овладело мечтательство, родственное современному экуменизму, которое не только во внешней политике должно было подменить задачи Третьего Рима, но тщилось определить по новому и внутреннее положение Православной Церкви. С известным основанием может говорить современный нам исследователь русского духа в его отношении к протестантизму Рудольф Мюллер об этой эпохе: “Русская государственная Церковь, по имени находившаяся у власти, могла, однако, с известным правом, смотреть на себя, как на гонимую, воинствующую и страждущую”. (Архимандрит Константин. Роковая двуликость Императорской России)

Отрыв от русских духовных истоков привел к измене Православию, породил вольтерьянство, масонство, масонский мистицизм, атеизм. А те, кто не отступился от православия, утеряли связь с духовными ценностями православия, начали удовлетворяться исполнением одних внешних обрядов. В результате этих процессов культурное творчество оторвалось от религиозных истоков и в большинстве случаев стало служить делу дальнейшего отрыва высших и низших слоев народа от коренных русских духовных традиций.

После уничтожения патриаршества совершенно прекратилось некогда весьма тесное духовное общение с Вселенской Церковью. А между тем, как пишет митрополит Антоний, — “Церковная жизнь не ограничивается пределами Церкви Поместной, а должна, согласно символу нашей веры, соприкасаться с жизнью Церкви Вселенской. Между тем, такое общение было совершенно приостановлено со времен Петра I и его Регламента и сношение с восточными Патриархами допускалось в очень редких случаях и то через обер-прокуроров и министерство иностранных дел. А иностранные православные иерархи получали разрешение переехать русскую-границу с гораздо большим трудом, чем иерархи католические, англиканские, армянские и др. Во времена первых царей Романовых в России по часту и подолгу пребывали восточные патриархи, а со времен Петра их не пускали на русскую территорию вплоть до 1915 года, когда Русская Церковь и Русский народ удостоились с понятным восторгом встречать в своих столицах и других городах Святейшего Григория IV Патриарха Антиохийского” (Епископ Никон. Жизнеописание митр. Антония. Том I, стр. 55).

Последствия бюрократизации управления Церковью по своим последствиям, утверждает Л. Тихомиров “оказались едва ли не более вредны, чем бюрократизм гражданских управительных властей, потому что лишить церковь живого духа — это значит подорвать в народе самую основу, на которой держится монархическая власть” (“Монархическая государственность”). Эволюция управления церковью после Петра I состояла в том, что последующие монархи еще больше ухудшали содеянное Петром, ставя во главе ее то масонов, то вольтерьянцев атеистов, то европейского типа мистиков, то бездушных бюрократов.

Дух бюрократизма развившегося в России благодаря Петру отразился и на Церкви. Управление Церковью неуклонно развивалось в сторону все большего развития бюрократизма. Епископы, только временно вызываемые Синодом, никакой роли в управлении Церковью фактически не имели, вся власть принадлежала обер-прокурору и чиновникам Синодской канцелярии.

Вместо патриарха православной Церковью стал управлять чиновник. В докладе митр. Антония “О свободе” на Предсоборном Присутствии, находим следующие справедливые упреки:

“...Наше правительство, точнее — государство, увлекшись во времена Петра и после целями чисто внешней культуры и государственной централизации, сузило, обезличило и даже наполовину затмило религиозное сознание и религиозную жизнь православного народа. В XVII веке последнему нечего было бояться какой угодно пропаганды “кроме старообрядческой, конечно “потому, что если не каждая крестьянская семья, то каждая деревня имела своих начетчиков, живших тою же мужицкою жизнью, что и все деревенские жители да и церковно-бытовая дисциплина была так сильна как у евреев хасидов или, возьмем ближе, как у современных единоверцев, которым то же, благодаря указанным условиям, вовсе не опасна никакая пропаганда. Но правительство XVIII века оторвало духовенство от народа, загнало первых в рамки отдельной касты, воспитывало ее не в понятиях и бытовой дисциплине народного православия, а в традициях латинской школы и теоретической богословской схоластики; народ отстранялся все далее и далее от церковной книги и от церковного клироса, и, что еще печальнее, остался одиноким в своем религиозном быту, в своих постах, богомолениях, паломничестве. Духовенство делалось все ученее, все культурнее, а народ все невежественнее и менее освоенным с православной дисциплиной. Так было с народом исконно православным, великороссийским, а что сказать о забитых порабощенных западных малороссах, белорусах, или потомках старокрещенных инородцев Заволжья и Сибири”. А в статье “Восстановление Патриаршества” митрополит Антоний писал: “Совершенно справедливо говаривал покойный архиепископ Савва, что историю Русской Церкви за 16 век приходится писать по митрополитам, за 17 век — по Патриархам, за 18-й — по государыням, а за 19-й — по обер-прокурорам”

Исторически сложившийся уклад каждого народа, — по меткому определению Победоносцева, — драгоценен тем, что он не придуман, а создан самой жизнью и поэтому замена его чужим или выдуманным укладом жизни, неминуемо приводит к сильнейшим катастрофам. Ложные идеи и действия правителей и государственных деятелей на основе ложных идей создают почву для изменения психологии руководящего слоя. Усвоив чуждые национальному духу или, что еще хуже, ложные вообще в своей основе, политические и социальные идеи, государственные деятели сходят с единственно правильной для данного народа исторической дороги, обычно уже проверенной веками. Измена народным идеалам, нарушая гармонию между народным духом и конкретными историческими условиями взрастившими этот дух, со временем обычно всегда приводят к катастрофе.

Так именно случилось и с русским народом. Текла река времен и каждый день уносил русское государство прочь от свойственных русскому народу идей.

Проследить с начала ход развития русского национального государства, и показать затем, как оно было разрушено в результате того, что оно со времен Петра I стало строиться на чуждых русской народной стихии, религиозных, политических и социальных принципах — такова цель, которую поставило перед нами нынешняя страница Русской Истории.

Петр I принес величайшее несчастье русскому народу, когда стал насильственно заменять народные верования и сложившиеся на основе векового опыта учреждения. Ни верования, ни учреждения не переходят механически от одного народа к другому.

“...Правительственные ярлыки имеют крайне маловажное значение, — указывает Лебон. — Никогда не предоставлялось народу выбирать те учреждения, какие он считал лучшими, если бы по какому-нибудь крайнему случаю ему предоставилась возможность избрать такие учреждения, то он не сумел бы их сохранить. Многочисленные революции, последовательные смены конституций, которым мы поддаемся в течение целого столетия, являются для нас тем опытом, который давно должен был бы направить внимание государственных деятелей на этот пункт. Я думаю, впрочем, что разве только в тупом мозгу масс или в узком мировоззрении некоторых фанатиков может еще сохраниться нелепая идея, что перемены общественного строя производятся одним почерком указов. Единственная полезная роль учреждений заключается в том, что они дают законную санкцию тем переменам, которые допускаются установившимися нравами и взглядами. Они, так сказать, следуют за этими переменами, но не; предшествуют им. Характер и мысль людей изменяется не путем учреждений”. (Лебон. Психический фактор эволюции народов.)

Точку зрения Лебона разделял под конец жизни и знаменитый английский социолог Герберт Спенсер. Вначале Герберт Спенсер, как и все люди радикального, то есть почти всегда утопического мировоззрения, совершенно игнорировал какое влияние оказывает характер народа на его судьбу.

Но когда, под старость, он, наконец, понял что характер народа играет основную роль, он перестал верить, что можно произвольно создавать какие угодно “прогрессивные” учреждения.

Политические и социальные учреждения всякого народа являются выражением основных свойств его души. Форму учреждений изменить легко, но изменить основу их, коренящуюся на мировоззрении народа и его характере очень трудно.

Ни Петр I, ни его преемники вплоть до Павла I, не понимали этого. Разгром масонско-дворянского заговора декабристов и запрещение масонства значительно оздоровляли политическую атмосферу в России, но и этим были устранены только важнейшие препятствия, мешавшие нормальному историческому развитию, но не все.

VII

Живший во время “Великой” французской революции знаменитый французский историк Франсуа Гизо писал, что: “Народы, как они ни хотели, не могут порвать со своим прошлым, имея за собою долгую и славную жизнь; они под влиянием прошлого и когда стараются его отменить, сущность их характера и судьбы, созданные историей, лежат в основании их крупнейших преобразований. Никакая революция, самая решительная и глубокая, не в силах упразднить национальные традиции. Вот почему так важно знать и понять эти традиции не только с тем, чтобы удовлетворить пытливость ума, но и для того, чтобы улучшить международные отношения”.

Возникшее чрезвычайно рано, еще в Киевской Руси сознание национального единства — единого русского народа и единой русской земли, в Московской Руси окончательно оформляется и дает ей возможность стать национальным государством значительно раньше, чем сложились национальные государства в Европе. Как национальное государство Московская Русь старше современных государств Европы. В то время как Московская Русь имела уже отчетливое сознание национального единства, Германия, Англия, Франция и другие нынешние государства представляли из себя механическое случайное сцепление большего или меньшего числа феодальных владений, удерживаемых воедино только военной силой, находившейся в руках самого крупного феодала.

К моменту, когда Петр I приступил к революционной ломке русских религиозных, политических и социальных устоев — Московская Русь была уже давно сложившимся национальным государством. Ломка этих традиций сулила в будущем неизбежные потрясения и катастрофы.

“Москва не просто двухвековой эпизод русской истории — окончившийся с Петром, — с горечью констатирует убежденный западник наших дней Г. Федотов. — Для народных масс, оставшимися чуждыми европейской культуре, московский быт затянулся до самого освобождения (1861). Не нужно забывать, что и купечество и духовенство жили и в XIX веке этим московским бытом. С другой стороны, в эпоху своего весьма бурного существования московское царство выработало необычайное единство культуры, отсутствовавшее и в Киеве, и в Петербурге. От царского дворца до последней курной избы Московская Русь жила одним и тем же культурным содержанием, одними идеалами. Различия были только количественными. Та же вера и те же предрассудки, тот же Домострой, те же апокрифы, те же нравы, обычаи, речь и жесты”. (Новый Град. стр. 153-154). “Два или три века мяли суровые руки славянское тесто, били, ломали, обламывали непокорную стихию и выковывали форму необычайно стойкую. Петровская империя прикрыла сверху европейской культурой московское царство, но держаться она могла все-таки лишь на Московском человеке. К этому типу принадлежат все классы, мало затронутые петербургской культурой. Все духовенство и купечество, все хозяйственное крестьянство (“Хорь” у Тургенева), поскольку оно не подтачивается снизу духом бродяжничества или странничества”. (Г. Федотов. Сб. “Новый Град” стр. 75-76).

“...В татарской школе, на московской службе выковался особый тип русского человека, исторически самый крепкий и устойчивый из всех сменяющихся образов русского национального лица... Что поражает в нем прежде всего, особенно по сравнению с русскими людьми 19 века, это его крепость, выносливость, необычайная сила сопротивляемости”.

“Есть основания думать, что народ в XVI-XVII вв. лучше понимал нужды и общее положение государства, чем в XVIII-XIX”, — пишет Г. Фетодов в статье “Россия и свобода” (Сборник “Новый Град”).

VIII

Политические принципы Московской Руси настолько своеобразны, что у других народов мы не найдем ничего похожего на них. Самодержавие очень резко отличается, как от европейских, так и от азиатских монархий. Очень ярко охарактеризовал, политические идеалы русского народа Лев Тихомиров: “Политическая сущность бытия русского народа, — написал он, — состоит в том, что он создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше юридических отношений, начало этическое.

Этим создана русская монархия, как верховенство национального нравственного идеала, и она много веков вела народ к развитию и преуспеянию, ко всемирной роли, к первой роли среди народов земных — именно на основании такого характера государства”. “Русский народ, — указывает он в другом месте, — выработал тип монархической власти, который является наиболее близким во всей человеческой истории, приближением к идеальному типу монархии. Это самая классическая форма монархии из всех существовавших до сих пор типов монархий. Все остальные типы монархии, бывшие до сих пор по отношению к русскому самодержавию являются неполноценными, менее развитыми типами”. (Л. Тихомиров. “Монархическая государственность”)

Западный абсолютизм, как западная республика — это диктатура закона. Русское же самодержавие, по определению В. Соловьева, есть “диктатура совести”, точнее диктатура православной совести. Русское самодержавие есть выработанное русским народом в течение веков своеобразное сочетание начал авторитета и демократии, принуждения и свободы, централизации и самоуправления.

Русский народ издавна выражает свое убеждение, что закон не способен быть высшим выражением правды, которую он ищет и которую он хочет установить в жизни. На основании законов, по глубокому убеждению русского народа, праведная жизнь невозможна. Верховная власть не может опираться на безличный закон или, как выражался Иван Грозный, на “многомятежное человеческое хотение”. Источники верховной власти, по убеждению русского народа, должны вырастать из совести нравственной личности, подчиняющейся Богу. Не из параграфа “хорошего” отвлеченного закона, а из живого милосердного сердца. Никогда русский человек не верил и не будет верить в возможность устроения жизни на юридических началах.

Очень ясно и верно сформулировал основные политические идеалы русского народа И. Солоневич в “Народной Монархии”: “В России всегда содержание предпочиталось форме, совесть — букве закона, мораль — силе, а сила — интриге”. “Сквозь все достоинства и недостатки русского народа — сплошною, непрерывною красной нитью проходит тяга к справедливости. Не к какой-то абстрактной, потусторонней справедливости, а к простой, земной, человеческой, ГОСУДАРСТВЕННОЙ справедливости”.

“...Не общественная польза, — пишет Лев Тихомиров, — не интересы Отечества, не приличие и удобство жизни диктуют русскому его правила поведения, а абсолютно этический элемент, который верующие прямо связывают с Богом, а неверующие, ни с чем не связывая — чтут бессознательно”

Самобытные политические идеалы русского народа, как мы видим, несравненно выше политических идеалов западно-европейских и азиатских народов. В высоте русского политического идеала, как правильно отмечает Лев Тихомиров “лежит трудность его реализации, а трудность реализации грозит разочарованием, унынием и смертью нации, оказавшейся бессильной провести в мир слишком высоко взятый идеал”.

Но этого-то, нравственной высоты самобытного русского политического идеала и трудности его реализации, русские интеллигенты никогда не понимали. Весь трагизм русского политического развития они объяснили не трудностью реализации высоких политических принципов проистекающих из идеи “Третьего Рима — идеи создания на земле наиболее христианского типа государства, а тем, что Россия будто бы отстала от опередившей ее в государственном строительстве Европы.

Только после разразившейся национальной катастрофы отдельные, немногие члены Ордена Русской Интеллигенции имеют мужество признаться в ошибочности своей оценки русских политических традиций. Так, например, на собрании социалистов-революционеров в 1929 году в Париже эсер еврей Бунаков-Фундаминский, делая доклад о революции 1917 года, заявил например:

“Московская государственность покоилась не на силе и не на покорении властью народа, а на преданности и любви народа к носителю власти. Западные республики покоятся на народном призвании. Но ни одна республика в мире не была так безоговорочно признана своим народом, как Самодержавная Московская Монархия... Левые партии изображали царскую власть, как теперь изображают большевиков. Уверяли, что “деспотизм” привел Россию к упадку. Я, старый боевой террорист, говорю теперь, по прошествии времени — это была ложь. Никакая власть не может держаться столетиями, основываясь только на страхе. Самодержавие — не насилие, основа его — любовь к царю” (“Двуглавый Орел”, № 25,1929 г.).

И стремление к конституции, проявившееся при первых преемниках Петра I, свидетельствует вовсе не о развитии политического сознания по сравнению с Московской Русью, а, наоборот, об упадке политического сознания, ибо свидетельствует, что в высших слоях русского общества все больше увеличивается число людей не способных уже считать основой политических отношений нравственное начало, и считающих что основой политических отношений может быть только бездушный закон.

“Идея монархической верховной власти состоит не в том, чтобы выражать собственную волю монарха, основанную на мнении нации, а в том, чтобы выражать народный дух, народный идеал, выражать то, что думала и хотела бы нация, если бы она стояла на высоте собственной идеи” (Л. Тихомиров. “Монархическая Государственность” ).

К моменту вступления на престол Николая I, в идейном отношении от политических принципов самодержавия оставалось по существу только одно название. Верховная власть называлась по привычке самодержавием, но политические принципы самодержавия почти забыли уже сами цари, как это мы видим на примере действий Императора Александра I, бывшего по своим политическим симпатиям республиканцем.

Монархия в Московской Руси была по своему характеру народной монархией. Царь Московской Руси был представителем “надклассовой власти”, боровшейся за национальные интересы всего народа. После Петра Первого, до Николая I, исключая его отца Павла I, большинство тех, кого по привычке назвали царями, фактически перестали быть выразителями народных идеалов и народной воли. Разве можно, например, Петра III, Екатерину II и Александра I считать выразителями русских, религиозных и политических идеалов? Конечно, нет. В большей или меньшей степени они были продолжателями идей, заложенных Петром I, то есть разрушителями самобытных традиций русской культуры.

Идея “Государевой службы”, то есть служения всех общественных слоев Государству и Государю, основа жизненной силы русского государства, после Петра I вырождается в крепостное право. Крепостная зависимость, введенная в Московской Руси, вытекает из идей государева служения, из интересов борьбы за национальную независимость. Крестьяне должны жить в тех местах, где это необходимо государству и часть добываемых продуктов отдавать служилым государевым людям — помещикам. Помещики — потомственная каста воинов — должны поставлять в национальную армию известное количество воинов.

Положение крестьянина в Московской Руси напоминало положение казака в позднейшую эпоху. Поместье было как бы первичная ступень организации национальной армии, ведущей борьбу за национальную независимость. Крестьяне служили помещику — Государеву служилому человеку. Помещик — член сословия служилых людей, всю жизнь был обязан в той или иной форме нести государеву службу Царю. Царь всю жизнь нес свою “государскую службу” народу. Все должны служить государству, крестьянин, помещик, духовенство бояре, Царь. Служить “честно и грозно”, не щадя “живота своего”.

Крепостная зависимость — это порядок подчинения установленный в интересах борьбы за национальную независимость. Крепостное право — это порядок рабства. Помещики после Петра I из сословия воинов превращаются постепенно в сословие рабовладельцев, пользующихся трудом крестьян главным образом в своих личных интересах. От идеи Государева Служения положенной в основу организации крепостной зависимости не остается ничего. Если крепостная зависимость усиливала социальную организацию Московской Руси, то крепостное право в послепетровской России разлагает былое национальное единство, подрывает духовные силы народа.

“Старый московский порядок был тяжел, но справедлив, — пишет В. Ключевский в “Курсе Русской истории” (Том V), — оставалось устранить его тяжесть, но сохранить его справедливые основания”. “Припомним общество Московской Руси. Во главе его стоял привилегированный класс — служилое сословие. Оно пользовалось важными экономическими и политическими преимуществами; но за них платило и тяжелыми обязанностями: оно обороняло страну и служило орудием администрации; с начала XVIII века оно стало еще проводником народного образования. Припоминая, что делало дворянство для общества, мы готовы забыть преимущества, которыми оно пользовалось. С половины XVIII века равновесие между правами и обязанностями общественных классов, на котором держался древнерусский политический строй, было нарушено: с одного класса постепенно спадали государственные обязанности, в то время как росли выгоды и преимущества, которыми он пользовался.

Это нарушение равновесия между правами и обязанностями почувствовалось и в народной массе: сюда проникли мысли, что политический порядок на Руси покоится на несправедливости. Это чувство выразилось в очень любопытной форме. Тяглая масса бунтовала часто в XVII веке, так и в XVIII веке, но различны были побуждения, вызывавшие эти мятежи. В XVII столетии они направлялись преимущественно против орудий администрации, против воевод и приказных людей: такой характер имело и Разинское восстание. Очень трудно уловить в этих мятежах социальную струю: то были восстания управляемых против управителей, а не восстания низших классов против высших. Все царствование Екатерины, особенно первая его половина, обильна крестьянскими мятежами; но народное негодование получило социальный характер, направляясь не против органов казенной администрации, губернаторов и приказных людей, а против привилегированного класса. В этом изменении характера народных мятежей сказались последствия крепостного права, которое ввело важную перемену в государственный строй, поставив его на политической несправедливости”.

Руководящей творческой идеей Московской Руси была идея Государевой службы: жертвенного служения народа Царю и Царя народу. Народ и Царь имели одно и то же религиозное и политическое миросозерцание. Царь верил и мыслил как народ, народ верил и мыслил как Царь. От подданного до Царя, по крайней мере в идеале, все должны были быть слугами национального Государства, жертвенно нести все тяготы служения национальному государству “честно и грозно” служить Царю. Подданные были слуги Царю, а Царь был слуга Бога и Народа. Верховная власть, Церковь, все слои народа объединялись идеей жертвенного служения нации, составляли одно неразрывное религиозное, политическое и национальное целое.

Православное духовенство обеспечивало духовное единство, служилое дворянство до Петра I было военной организацией, обеспечивавшей национальную независимость, купечество жертвовало деньги на нужды национальной обороны, народные низы работали на служилых людей, несших ратную службу, давали воинов, мужественно защищавших Русь.

Победоносцов правильно определил идейную сущность самодержавия: “Самодержавие священно по своему внутреннему значению, будучи великим служением перед Господом; Государь — великий подвижник, несущий бремя власти, забот о своем народе во исполнение заповеди “друг друга тяготы носите”. Самодержавие не есть самоцель, оно только орудие высших идеалов. Русское самодержавие существует для русского государства, а не наоборот”. Идея Государева Служения воспитала у русского народа драгоценное качество — “дисциплинированный энтузиазм”. (Н. Данилевский. “Россия и Европа”).

“Общее благо — выше личного”. Эта идея живет в сознании русского народа уже со времен глубокой древности. Это выражается в терминах “Государево Служение” (служба Государя Земле) и “Государева Служба” (служение всего населения страны Государю в интересах общенационального блага).

Орден Русской Интеллигенции постарался внушить ложный взгляд, что Россия в течение всей своей истории строилась только приказами сверху, что вечно порабощенные массы никогда не принимали сознательного, добровольного участия в строительстве государства. Это один из многочисленных мифов созданных Орденом Русской Интеллигенции. На самом деле Русское национальное государство есть продукт совместного творчества царской власти и широкой народной самодеятельности. В очень многих случаях цари только создавали организационные формы на завоеванной или мирно освоенной народными массами территории.

В идею самодержавия органически входит идея участия народа в устроении государства. Русская история до Петра I, и начиная с Александра II, свидетельствует о том, что цари охотно предоставляли широким слоям народа право активно участвовать в строительстве и управлении государства. Формы и размеры этого участия, конечно, менялись в зависимости от исторических условий. Были периоды, когда самоуправление принимало очень широкие формы, бывали периоды, когда оно сужалось, за исключением периода от смерти Петра I до смерти Александра I, оно было постоянным фактором в жизни русского народа.

Россия всегда была сильна народным почином: Россию строили две силы — народ, богатый инициативой и национальная власть. Территория русского государства в первую очередь разрасталась благодаря инициативе крестьян, строивших починки за пределами действия государственной власти, монахов — строивших монастыри в необжитых людьми местах, купцов — отправлявшихся в неизвестные страны, прилегавшие к границам русского государства, вольными ватагами землепроходцев и мореходов, уходивших “на от веку неведомые реки и моря”. Кто первый начал с турками борьбу за побережье Черного моря, во времена Киевской Руси называвшегося Русским морем? Кто уже в X—XI веке заселил берега впадающих в Белое море рек и побережье Белого моря. Разве не купцы Строгановы колонизировали громадную территорию на Каме? Не они разве отправили казаков “проведывать” Сибирь? И разве не вольные дружины землепроходцев, основали русские остроги на огромных просторах между Уралом и Тихим океаном в продолжение всего 80 лет?

Царская власть почти всегда отставала от могучего разлива народной инициативы, только присоединяя к государству заселенные и завоеванные самим народом земли. Центральная власть, изнемогавшая всегда под падавшими на ее плечи задачами, всегда берегла свои силы для выполнения важнейшей задачи — борьбы с историческими врагами русского народа и всегда охотно организовывала на местах различные формы самоуправления. Свою политическую мощь самодержавие черпало в широких формах самоуправления, на которое оно опиралось. С утверждением самодержавия, как верховной власти, она всегда пользовалась как силой национальной аристократии, так и силой демократических слоев страны, умеряя чрезмерные притязания каждого слоя во имя национальных идеалов.

Ключевский в своем “Курсе Русской истории”, отдавая неизбежную дань идейным заказам Ордена Русской Интеллигенции, весьма произвольно ретуширует характер земского самоуправления в Московской Руси, которую он, как и многие историки недолюбливает и относится к истории ее весьма пристрастно. Но и он признает, что Земская Реформа, проведенная Иоанном Грозным, “состояла в попытке совсем отменить кормления, заменив наместников и волостелей выборными общественными властями, поручив самим земским мирам не только уголовную полицию, но и все местное земское управление вместе с гражданским судом”. (Курс Русской истории. Лекция XXXIX)

Замена государственных чиновников выборными властями была проведена не путем приказа сверху, а самым демократическим путем. Новый порядок управления народился постепенно, только там, откуда поступали просьбы заменить наместников и волостелей выборными лицами. Только после завоевания Казани, когда опыт введения самоуправления везде оказался удачным, земское самоуправление, как сообщает Ключевский “решено было сделать повсеместным учреждением предоставив земским мирам ходатайствовать об освобождении их, если они того пожелают, от кормленщиков”. “Отсюда видно, — пишет Ключевский, — основания или условия реформы. Переход к самоуправлению предоставлялся земским мирам, как ПРАВО и потому не был для них обязателен, отдавался на волю каждого мира”.

После же Петровской революции “Непосредственное обращение народных учреждений и отдельных лиц к верховной власти сокращено или упразднено. Московские люди могли просить, например, об удалении от них воеводы и назначению на его место их излюбленного человека. Для нынешней “губернии” это невозможно, незаконно и было бы сочтено чуть не бунтом. Да губерния не имеет для этого и органов, ибо даже то “общественное” управление, какое имеется повсюду — вовсе не народное, а отдано вездесущему “образованному” человеку, природному кандидату в политиканы, члены будущего, как ему мечтается, парламента” (Л. Тихомиров. Монархическая Государственность).

Помещики из Государевых Служилых людей, постепенно превратились в преследующих главным образом свои эгоистические цели рабовладельцев. При чем самые крупные из них только числились русскими, а духовно часто это были люди, совершенно оторвавшиеся от русского народа. Их духовной родиной был Запад. Большинство из русских аристократов все были духовно преданы какой-нибудь “иностранной короне”. Для одних были кумиром французы, для других немцы, для третьих англичане.

Получилось очень странное и опасное положение: Россия оказалась без русской аристократии. В усадьбах и имениях, в аристократических особняках жили люди говорившие на иностранных языках, одевавшие одежду иноземного покроя, увлекавшиеся Вольтерами и Гегелями. Меньше чем через сто лет после сделанной Петром I революции в России создалось почти такое же положение, которое описывает Вальтер Скотт в своем романе “Айвенго”. Повсюду в замках сидят чуждые народу норманы и пользуются трудом побежденных шотландцев. Основное отличие средневековой допетровской России от большинства стран средневековой Европы заключалось в том, что ее высший слой произошел не из числа завоевателей чужой по духу расы. Средневековая Русь не знала благородных чужеземцев. При Николае Первом такие чужеземцы были. Это было дворянство, после жалованной грамоты дворянству, из служилого класса, каким оно было в Московской Руси, превратившееся стараниями Екатерины II в класс рабовладельцев, чуждый русскому крестьянину, которым они владели по всем правилам европейского крепостного права.

Положение в России создалось очень странное, очень ненормальное и очень опасное. К началу царствования Николая I русский народ напоминал связанного богатыря. Крепостное право, всякого рода препятствия, воздвигаемые бюрократией, лишали его возможности проявлять какую-либо инициативу.

К моменту восшествия Николая I на престол, от широко развитых форм самоуправления, существовавших в Московской Руси, остались только жалкие ростки. Самоуправление было вытеснено чиновником. Россией в эпоху Николая I управляли “двадцать тысяч столоначальников”. “Общество в 30-х годах, около времени 8-ой ревизии 1836 года, имело такой вид: из всего населения Европейской России, без Царства Польского и без Финляндии, но с Сибирью в 50 миллионами душ обоего пола, сельское население решительно преобладало численностью над остальными классами и составляло массу в 45 миллионов, из них около 25.000.000 было крепостных крестьян и около 20.000.000 государственных или казенных крестьян, считая в том числе и крестьян удельных, по закону 5 апреля 1797 г. отписанных на содержание императорской фамилии. Остальное население в 5.000.000 состояло из дворянства, духовенства, чиновничества, гильдейских граждан, мещан и прочих низших классов городского населения. Гражданским правами пользовались в полноте только высшие классы; все количество: этих последних составляло ничтожный процент общего количества населения империи в Европейской России в первой четверти XIX века, около времени 6-ой ревизии считалось дворян без Царства Польского и без Финляндии тысяч 350 обоего пола, духовенства около 272.000, граждан трех гильдий — около 128.000. Следовательно, полноправное население, не считая чиновничества, составляло всего 750 тысяч” (В. Ключевский. Курс Русской истории. ч. V).

Государственные реформы, проведенные в царствование Александра I масоном Сперанским, самым отрицательным образом отразились на дальнейшем развитии русского государства: сильный рост бюрократизма воздвигнул стену между Царской властью и народом. Вместо Царя Россией, фактически, стали управлять чиновники, которых Царь почти не имел возможности контролировать.

Уже Петр, по мнению Л. Тихомирова (“Монархическая государственность” ч. III, стр. 161), “устраивал истинно какую-то чиновничью республику, которая должна была властвовать над Россией”. “Ничем не обеспечил самого союза верховной власти и нации, следовательно отнял у них возможность контролировать действия управительных учреждений, и, так сказать, подчинил всю нацию не себе, а чиновникам”.

Свое завершение этот губительный процесс нашел в реформах масона Сперанского, провозглашенного историками, вместе с Петром I, величайшим государственным деятелем России.

Один из главных упреков, которые предъявляются интеллигенцией Николаю I — это страшная бюрократизация управления. Но критики забывают или делают вид, что забывают о том, что творцом расцветшего при Николае I бюрократизма, был, Сперанский.

Получается любопытное положение: Николая I порицают за то, за что Сперанского провозглашают “гениальным русским государственным деятелем”. Ведь Николай I только пожал плоды “гениальных реформ” М. Сперанского. “Учреждения Александра I (созданные Сперанским. — Б. Б.) завершали абсолютистское построение правительственного механизма”, — таков вывод Л. Тихомирова. “Нация была подчинена правящему механизму. Верховная власть, по наружности, была поставлена в сосредоточии всех управительных властей. В действительности, она была окружена высшими управительными властями и отрезана ими не только от нации, но и от остального управительного управления”.

Масон Сперанский знал, что он делал. И русская интеллигенция тоже знает, что делает, когда возводит славных творцов бюрократизации государственного управления Петра I и масона Сперанского в ранг самых гениальных русских государственных деятелей, а вину за результаты их деятельности возлагает на Николая I.

Бюрократизация управления была могучим средством отделения Царя от народа и народа от Царя. После осуществленных М. Сперанским реформ, развитие бюрократической централизации “пошло неуклонно вперед, все более и более распространяя действие центральных учреждений в самые глубины национальной жизни. Шаг за шагом “чиновник” овладевал страной, в столицах, губерниях, в уездах” (Л. Тихомиров. Монархическая Государственность).

Народ оказался во власти бездушного закона и чиновников, толковавших его как это было им выгодно. “Закон — дерево”, — говорил Пушкин, — он не может быть высшим выражением правды, то есть истины и справедливости, поэтому “нужно, чтобы один человек был выше всего, выше закона”.

Формально Царь был таким человеком, но в действительности он уже не стоял над законом, а был такой же жертвой бюрократического аппарата, как и каждый из его подданных. Создавалось положение, когда “жаловал Царь, да не миловал псарь”, что “законы святы, да законники супостаты...” и где “закон там и обида”.

Расцвел страшнейший бюрократизм, самоуправство чиновников. То есть создалась такая система управления, которая противоречила основному взгляду русского народа на царскую власть, как на власть стоящую над бездушным законом. Русский никогда не верил в возможность справедливого устроения жизни посредством механического исполнения закона. Совесть всегда для русского человека была и остается большей ценностью, чем закон. Жить по “правде” это значит следовать требованиям совести, а не только формальной, “законной справедливости”. Закон в Европе часто заменяет совесть, в России совесть всегда ценилась выше закона.

Подчинение нравственного начала закону всегда ощущалось русским сознанием как ложное решение.

Мораль, основанная на юридических нормах, как инстинктивно чувствовал русский человек, приводит только к системе запрещений, к пониманию добра как простого воздержания от зла. У европейцев и американцев хорошо то, что предписано законом. Человек, живущий в Европе и Америке по закону, пользуется всеобщим уважением. В России пользуются уважением только люди, живущие не по закону, а по совести, то есть, во имя Правды отступающие в необходимых случаях, как подсказывает им совесть, — от буквального исполнения закона.

Развитие бюрократизма в результате реформ Сперанского превратили русскую монархию в чиновничью республику, в которой Царь правил только формально, а фактически ею управляли чиновники.

* * *

Единственным выходом из создавшегося, глубоко трагического, положения могло быть только возвращение к системе управления существовавшей в Московской Руси. Должна была быть восстановлена система управления, построенная на политических принципах русского самодержавия: то есть сочетания широкого самоуправления внизу, с независимой самодержавной властью Царя сверху, присущей только русской государственной идее власти “своеобразного сочетания начал авторитета и демократии, принуждения и свободы, централизации и самоуправления”.

То есть перед Императором Николаем I, так же, как ранее перед его отцом и его старшим братом, опять во всей остроте встал вопрос о необходимости организации национальной контрреволюции против идейного наследства Петровской революции. И в начале своего царствования, как это свидетельствует письмо Пушкина кн. П. Вяземскому, Николай I и решил встать на этот единственно правильный исторический путь.

И не его вина, если внутренние и внешние враги России сделали все, чтобы не дать ему возможности встать на путь возрождения русских исторических традиций разрушенных 125 лет назад Петром I.